Дневник (1831-1845).
1840 год

1840 год 

Покинул я Баргузин. Сижу на Итанце у Оболенского.¹ Расставанье было тяжко, но я должен был решиться на этот шаг. Храни, господи, моего бедного брата! 

Поутру читал Евангелие от св. Матфея на греческом; потом занимался с моими маленькими ученицами историею, а после обеда навестил гроб Аврамова ² и был у здешнего священника. 

Вот стихи, которые пошлю Орлову:³
Я простился с Селенгою,
Я сказал: прости, Уда!
Но душа летит туда,
Где я сблизился с тобою,
Где, философ и поэт,
Ты забыл коварный свет.
Там, где подал ты мне руку,
Там и я было забыл
Жребий свой - изгнанья муку...
Я взглянул, полууныл:

Пробудилось на мгновенье
Что-то прежнее во мне;
Прежний друг мой - вдохновенье
Пронеслось, будто во сне,
Над моей седой главою...
Незабвен мне дом певца:
Исфраил живет с тобою!
Холь же милого жильца,
Береги: он ангел света;
Он Эдем создаст тебе;
С ним, с хранителем поэта,
Ты в лицо смотри судьбе!
Песнь его не та ли Лета,
Из Элизия река,
Коей сладостные волны,
Дивных волхований полны,
Плещут в райские брега?
Там не область испытанья,
Там не помнят, что страданья
 

АННУШКЕ⁴ В АЛЬБОМ

Если путник утомленный
Обретет в степи сухой
Цвет душистый и смиренный,
Воскресает он душой:
Обещает цвет прекрасный
Вечер сладостный и ясный
После тягостного дня.
"Ждет меня ручей прохладный,
Роща под свой щит отрадный
Примет до утра меня!" -
Так шепнул пришлец усталый,
И сорвал цветочек алый,
И к устам его прижал.
Друг! - и я было устал:
Горьки были испытанья,
Ношу тяжкого страданья

Я влачил в краю изгнанья;
Вдруг ко мне спорхнула ты,
Будто с горней высоты
Ангел мира, ангел света.
Из-за грозных, черных туч
Мне мелькнул веселый луч,
Луч радушного привета.
Дол угрюмой темноты
Вкруг меня ты озарила
Блеском детской красоты.
Мне дала обратно силы,
Я с судьбой мирюся вновь:
Здесь знакомым чем-то веет,
Здесь моей семьи любовь
Душу трепетную греет. 

Перепишу две пиэсы, которые я написал: одну еще в сентябре месяце в Уринском селении, когда молотили мой хлеб, а другую в Верхнеудинском. Первая на смерть моего незабвенного Николая (Глинки),⁵ другая на рождество для атаманского Петиньки:⁶

1

Ты жил, ты подавал блестящие надежды;

Пред роком мы стоим, унылые невежды,
И говорим: "Зачем покинул ты своих?
Зачем расстался с жизнью молодою
И следа не оставил на земле?".
Ты был для нас отрадною звездою
В житейской безотрадной мгле.
Звезда погасла: огненной струею,
Разрезав небо, твой мгновенный свет,
Подобно быстрому, ночному метеору,
Пронесся по обзору,
И мы глядим - и нет!
Что ж? о тебе воспоминанье.
Как смутное, несвязное мечтанье,
Изгладится из памяти друзей?
О мой питомец! сын души моей!
Ужели даром я, поэт, тебя взлелеял?
От плевел заблужденья и страстей
Я самого себя пред всюдусущим взвеял
И в грудь твою из собственной своей

С болезненной любовью сеял...
И это все напрасно? - ты
Сокрылся в лоно темноты!
А думал я: "Мое моленье
Угодно будет благостной судьбе;
Без слабостей и пятен обновленье
Себе предвижу; возрожусь в тебе".
Но одного еще удара
Недоставало мне - и он меня сразил!
Единой не было средь милых мне могил, -
И вот над нею, как отец Оскара,
Сижу я, одинок, осиротелый бард!
И даже звуков погребальных
Не извлеку из струн моих печальных,
Ах! Дух мой не обнимет, будто нард,
Твоих прекрасных черт, мой юноша, нетленьем;
Под бременем страданья он поник,
И не в моих стихах возлюбленный твой лик
Восторжествует над забвеньем!

2

Принес нам жизнь, принес закон
Любви, спасенья, благодати -
И образ восприял дитяти.
Чтоб нашу гордость побороть,
Младенцем слабым стал господь;
Он, грозный судия вселенной,
В дому родительском возрос,
Послушный отрок и смиренный.
И начал проповедовать Христос:
И что ж? божественный учитель,
Владыко ангелов и сил,
Сын божий, смертных искупитель,
Ласкал младенцев и любил;
Детей в объятья принимая,
Лобзая их, он говорил:
"Внемли, надменный! в двери рая
Вступить желаешь ли? вот путь
(Иного нет!): младенцем будь!".
- И я младенец: мой спаситель

Так! ныне там его обитель;
Но он и слышит все, и зрит,
Он в мраке наших душ читает;
Мою молитву примет он:
Пусть соблюду его закон,
Пусть будут чужды мне до гроба
Пронырство, лесть, коварство, злоба!
Пусть до могилы буду я
И сердцем и душой дитя. 

Прочел очень милую комедийку Коцебу⁷ "Переодеванья". Вчера я был на Елозиной горе; вид с нее хорош, да не худо бы было несколько почистить чащу.

Странный феномен! Один мой здешний знакомый, человек очень не глупый, боится Васинькиной куклы. 

Были у нас в Акше беги; на масленой, говорят, их будет много. Ввечеру бостонили мы у Истомина. 

Хотел было продолжать "Ижорского", но еще не было творческого электрического удара; а просто обдумать план не мое дело: все, что я когда-нибудь обдумывал зрело и здраво, лопало и не оставляло по себе ни следа.

Вчера я прочел "Фельдкюмелеву свадьбу" Коцебу. Право, у Коцебу было необыкновенное комическое дарование. Теперь вошло в моду его ругать и презирать, но, ей-богу, большая часть чванных и заносчивых умников, которые им пренебрегают, сто раз хохотали до слез за его фарсами, если только в них столько ума, чтобы понять истинно смешное. 

в 4 минуты 2-го часа. День был довольно теплый, но во время затмения сделалось чувствительно холоднее. Братские уверяют, что затмение предзнаменует снег. В календаре лам есть вычисления затмений вперед, точно как и в наших.

Истомин мне сказывал, что на Кислых водах, в 100 верстах отселе, в каком-то большом утесе высечена огромная пещера, в которой род каменного ложа, а снаружи разноцветные надписи на каком-то неизвестном языке. 

Сильно простудился, а вдобавок глаза болят от вчерашних астрономических наблюдений. 

Кончилась масленица. Что-то наши баргузята? Чай, гуляют! Слава богу, меня тревожили эту неделю не слишком, но и делать-то я немного сделал: все немог. 

В числе царственных стихотворцев нашего времени надобно заметить покойного хана Монголии Юн-дун-Дордзи,⁸ который, судя по рассказам здешнего учителя, должен был быть поэтом, едва ли уступающим в таланте е<го> в<еличеству> королю Людовику Баварскому.⁹ 

Марлинского рассказ "Военный антикварий",¹⁰ как все из-под пера этого писателя, жив и боек, только немножечко то, что французы называют charge. {шаржированный (франц.).}

Мой Мишенька вчера начал делать: ладушки, ладушки! Только он что-то эти дни неможет. 

Начал свою корреспонденцию: сегодня я изготовил письма к Орлову, Курбатову ¹¹ и Разгильдееву. Был у Истоминых.

"Эмма" ¹² Полевого занимательна; но везде видно подражание: тут и Жан Поль, и Гофман, и Марлинский, нет только одного Полевого. "Мешок с золотом" оригинальнее. 

Я сегодня был опять на Елозиной горе. Тепло и приятно; в Баргузине, я полагаю, еще такие морозы, что только держись. Писал я опять Орлову. Вчера я кончил "Memoires de la comtesse du Barry",{"Мемуары графини Дю-Барри" (франц.).} ¹³ в этой книге очень много занимательного, но в Аннушкиной библиотеке она не годится; надобно сказать отцу, чтоб он ее отобрал. 

Прекраснейший весенний день. Переписываю своего "Итальянца". Аннушка в первый раз с тех пор, как знаю ее, огорчила меня, правда, безделицею; но я принял эту безделицу к сердцу, именно потому, может быть, что люблю ее. Оскорбления от тех, кого не люблю, могут меня раздосадовать, но никогда не опечалят. 

Был у меня тунгусский лама, который лечит Наталью Алексеевну.¹⁴ Он сказал, что на тунгусском языке 31 буква; сверх того, рассказал мне, как они постятся по три дня в любое время, ничего не едят, не пьют и как можно менее спят, даже слюны не глотают. 

Когда раз разочаруешься насчет кого бы то ни было, трудно даже быть справедливым к этому лицу. Царствование Гете кончилось над моею душою, и, что бы ни говорил в его пользу Гезлитт¹⁵ (в "Rev. Britt."), мне невозможно опять пасть ниц перед своим бывшим идеалом, как то падал я в 1824 году и как то заставил пасть со мною всю Россию. Я дал им золотого тельца, они по сю пору поклоняются ему и поют ему гимны, из которых один глупее другого; только я уже в тельце не вижу бога. 

Был я сегодня в Смольной пади, куда я спустился через Елозину гору, и нашел там священника, с которым я на его лошади (он пересел на работникову) воротился верхом. 

Кончил переписку 9-ти первых писем своего "Итальянца": я их написал в Свеаборге в 32-м году. Удастся ли написать продолжение? 

Был я довольно далеко в горах, хотел взойти на Козлову, да попал на другую, подальше. 

Вот стихи покойного Бальдауфа,¹⁶ хороши, и очень хороши:

О если бы мог я фантазии силой
Подругу себе сотворить
И образ прелестный, таинственно милый
На радость души оживить,
Из черных бы туч глубокой полночи
Я свил ее кудри и ясный бы луч
Похитил в небесные очи;
Две розы бы тут же сорвал:
Те розы в щеках бы ее пламенели;
Уста сладострастья б улыбкою млели,
И Лель бы на полной груди отдыхал.
Но где бы ж нашел я одежду прекрасной?
Соткал бы я утренний синий туман,
Сорвал бы я радугу с тверди ненастной
И ей опоясал бы девственный стан,
И в грудь ее страстную, белую, нежную
Я жалость бы к скорби вдохнул,
Покинул, забыл бы любовь безнадежную
И сладко на той бы груди я заснул! 

(франц.).} Тут, между прочим, три томика "Московского наблюдателя" на 36-й год. "Чудная бандура" ¹⁷ Ознобишина очень недурна. Статья о Парацельзе Роб. Браунинга¹⁸ мне кажется неудовлетворительною и слишком поверхностною: автор почти требует, чтобы ему на слово поверили, что Браунинг гений. 

Внесу в дневник для памяти некоторые события моей акшинской жизни, которые иным очень легко могут показаться моей собакой a 1'Alcibiade, {Алкивиада (франц.).} ¹⁹ но, право, иные ошибутся.

1. Это случилось уже давно, т. е. с месяц тому назад. Был я у вечерни. Вечерня отошла. Священник подзывает меня к себе - подхожу, он наклоняется, я также, и что же? вдруг чмок - и я его поцеловал; не знаю, почему показалось мне, что он хочет поцеловать меня, между тем как он только хотел дать мне просфору для Миши.

2. В пасху пришли ко мне с христославием: я подошел под благословение к священнику, а потом, расходясь, и к дьячку. Но лучше всего:

3. Нынешнее происшествие: умер некто старик Баскаков.²⁰ У Разгильдеевых вижу человека, который мне показался его сыном, - надобно же ему сказать какое-нибудь приветствие, чтобы показать ему, что принимаю участие в его утрате. "Здравствуйте, дай бог царствие небесное вашему батюшке!". Нат<алья> Ал<ексеевна>: "Да что вы, В<ильгельм> К<арлович>, - его отец уже лет с двадцать как умер!". Я: "Извините, отец дьякон, мне показалось, что вы Баскаков". А на поверку это не Баскаков, не дьякон, а третий - Мусорин.²⁰ Вот рассеянность! 

Переписываю "Юрия и Ксению". Дай-то бог, чтоб эта поэмка пошла в ход. В голове у меня бродит "Самозванец", и, кажется, довольно оригинальный: Самозванец - волхв, род Фауста, словом, такой, каким был Гришка в глазах простого народа. 

В "Наблюдателе" прочел я рассказ Гейне "Флорент<инские> ночи".²¹ Судя по ним, Гейне стоит своей славы: легкость, острота, бойкость необычайные, особенно в немце. Портрет англичан и английского языка очень хорош; тут, право, что-то истинно вольтеровское. 

Сегодня ровно 14 лет моей очной ставке с К<аховским>.²² <ылеев> и К<аховский> - святые; вдобавок Р<ылеев> будто тут жив, - а между тем мне рассказали его смерть: он, говорили мне, когда объявили ему его жребий, попросил надеть белую рубашку и потом простился с женою, дочерью в какой-то комнате и с тестем на дворе, куда старика привели в кандалах. Дочь при прощанье он взял на руки и стал поднимать все выше, выше, до потолка, покуда ребенок не закричал. Спрашивал я: "Почему же и К<аховский> не надел белой рубашки? - ему позволили бы", - и был ответ: "Да он об этом не просил". Тут мой Миша проснулся и разбудил меня. 

"Амазонки", роман Фан-дер-Фельде,²³ нелепая сказка, а между тем читаешь ее и оторваться не можешь, потому что в этом ребяческом изобретении небывалых и невозможных похождений тот же интерес, который в романах Радклиф: не принимая ни в одном лице участия (ни одно из них не могло существовать), все же хочешь узнать, чем-то это все кончится. Точно, это самый низший разряд занимательности; но творцам романов высшего разбору (или высших претензий) не худо бы было перенять искусство, с каким Фан-дер-Фельде возбуждает любопытство и умеет до самого конца скрывать развязку. 

Сегодня день рождения покойного Пушкина. Сколько тех, которых я любил, теперь покойны!

В душе моей всплывает образ тех,
Которых я любил, к которым ныне
Уж не дойдет ни скорбь моя, ни смех.

Пережить всех - не слишком отрадный жребий! Высчитать ли мои утраты? Генияльный, набожный, благородный, единственный мой Грибоедов; Дельвиг умный, веселый, рожденный, кажется, для счастия, а между тем несчастливый; бедный мой Пушкин, страдалец среди всех обольщений славы и лести, которою упояли и отравляли его сердце; прекрасный мой юноша, Николай Глинка, который бы был великим человеком, если бы не роковая пуля, он, в котором было более глубины, чем в Дельвиге и Пушкине и даже Грибоедове, хотя имя его и останется неизвестным! И почти все они погибли насильственною смертью, а смерть Дельвига, смерть от тоски и грусти, чуть ли еще не хуже! Кто у меня остался? Матушка, некогда женщина необыкновенная,²⁴ ныне развалина, и ей 84-й год. Сестра Юстина Карловна, - слова богу, хоть она, но все же это не матушка; конечно, у ней чувства много, но нет этого удивительного, поэтического воображения, которым и за 70 лет еще моя старушка молодела и очаровывала; а предрассудки! Другая сестра - доброе, милое существо, но и просвещением, и умом слабее Юстины; нет, таких женщин, какова была матушка, право, немного; я не знавал ни одной подобной! Брат - мы друг друга не понимаем! Вот и все, и со всеми я разлучен! 

[...] 

Ходил я с девицами на Козлову гору и дорогой рассказывал им сказку Гофмана "Der Sandmann". {"Песочный человек" (нем.).} Вид с горы хорош, но не так обширен, как с Елозиной. Флора здешняя прелестна. 

Вчера и третьего дня шел беспрерывный дождь; сегодня тепло и сухо. Такого благодатного лета я еще в Сибири не видал.

Прочел я в "Revue Encyclopedique" статью какого-то англичанина, где он, как дважды два четыре, ясно доказывает, что русским невозможно ни в чем успеть за Балканами: на деле вышло не то. 

Ходил с девушками опять далеко прогуливаться; желтых лилий здесь множество. 

Чудное создание человек! Как в нас неодолима склонность верить предсказаний, особенно, разумеется, благоприятным, хоть бы они были и нелепы, хоть бы мы и ясно видели, что они пустяки! Так, напр., вчера мой приятель лама Мурай предсказал мне долголетие, и я очень склонен ему верить. Между тем, что его пророчество вздор, я не только уж по тому должен был видеть, что оно основано на хиромантии и на пульсе, но и что он при том, рассмотрев мою руку, примолвил, что я должен бы быть счастлив и что не понимает, как я попался в Сибирь! Прошу покорно: я и - счастлив!

Сегодня была два раза гроза, два раза дождь и раз град, первый, какой видел я в Сибири. 

[...] ТРИ ТЕНИ

На диком берегу Онона я сидел,
Я, чьей еще младенческой печали
Ижора и Нева задумчивы внимали,
Я (странный же удел!),
Кому рукоплескал когда-то град надменный,
Соблазн и образец, гостиница вселенной,
И кто в Массилии судьбу народов пел,
А вслед за тем, влекомый вещим духом,
Родоначальником неизреченных дум,
Средь грозных, мертвых скал склонялся жадный слухом
На рев и грохот вод, на ветра свист и шум,
На голос чад твоих, Кавказ-небогромитель!
И напоследок был темницы душной житель.

Однообразный бой часов без измененья
До срока инеем посыпал мне чело
В глухих твердынях заточенья.
Все обмануло, кроме вдохновенья:
Так и судьбы неумолимый гнев
Не отнял у меня любви бессмертных дев;
Слетали к узнику священные виденья.
Что ж? - в мире положен всему предел:
За старым новое отведал я страданье;
Уж ныне не тюрьма мой жребий, а изгнанье...
На диком берегу Онона я сидел
И вот раздумывал причудливую долю
Свою и тех, с которыми ходил
Во дни моей весны по жизненному полю,
Питомцев близких меж собой светил.
Их дух от скорби опочил,
Но тени их, моих клевретов,
Жертв сердца своего, страдальцев и поэтов,
Я вызывал из дальних их могил.

Роптал утесами стесняемый Онон,
Волнами тусклыми у ног моих сверкая.
И, мнилось, повторял их передсмертный стон,
И, словно факел их унылых похорон,
Горела на_ небе луна немая.
Был беспредельный сон на долах, на горах -
Тут не спал только я с своей живой тоскою...
Вдруг - будто арфы вздох пронесся над рекою;
Таинственный меня обвеял страх;
И что ж? то был ли бред больного вображенья,
Или трепещутся и там еще сердца,
И в самом деле друг, податель утешенья,
Явиться может нам, расторгнув узы тленья?
Почудилися мне родные три лица:
Их стоп не видел я - скользили привиденья
(Над каждым призраком дрожало по звезде,
И следом каждого была струя мерцанья),

Я вспрянул, облитый потоком содроганья,
И в ужасе студеном, как со сна,
Вскричал и произнес любезных имена:
"Брат Грибоедов, ты! Ты, Дельвиг! Пушкин - ты ли?".
Взглянул - их нет; они уж вдаль уплыли;
Вотще я руки простирал к друзьям, -
Как прежде, все померкло и заснуло;
И только что-то мне шепнуло:
"Мужайся, взоры к небесам!
Горька твоя земная чаша,
Но верь, товарищ: есть свиданье там.
А здесь поэзия и дружба наша
Вильгельма память передаст векам!". 

Провел неделю, в которой отстал от всех своих занятий; зато познакомился с очень милым человеком, М. А. Дохтуровым.²⁷ Это тот самый маленький русский доктор, the little russian doctor, {маленький русский доктор (англ.).} о котором говорит Байрон, знакомец милорда стихотворца, Трелавнея,²⁸ и теперь мой; он перебывал в университетах Дерптском, Берлинском, Гейдельбергском, в плену в Истамбуле, лекарем в Одессе, в Петербурге, наконец, в Нерчинских заводах; сын он графини Толстой, племянник известного генерала, был когда-то адъютантом Закревского;^2Э немножечко и философствует, умен, любезен, вспыльчив, благороден, скуп - словом, Европеец. Лицом он немножечко похож на покойного А. А. Шишкова.

Вот стихи, которые написал я ему на память:

Так, знаю: в радужные дни
Утех и радостей, в круженье света
Не вспомнишь ты изгнанника поэта;
Хоть в непогоду друга помяни!
Молюсь, чтобы страданья и печали
Летели и тебя в полете миновали;
Но не был никому дарован век
Всегда безоблачный и ясный;
Холоп судьбы суровой человек:
Когда нависнет мрак ненастный
И над твоею головой,
Пусть об руку с Надеждою и Верой,
Как просвет среди мглы взволнованной и серой,
Тебе предстанет образ мой. 

Вчера проводили мы нашего доброго Александра Ивановича до перевоза, что за волостью; с ним уехал и Дохтуров. Жаль было бедного казака, как он над своими детьми плакал; из детей мне особенно было жаль Аннушки. Вот стихи, которые Дохтуров написал мне на память:

Уж я опять, опять на тризне
На безотрадной, роковой

По грезах жизни молодой.

За этою строфою следует несколько, которые просто ни на что не похожи; а потом две - одна истинно прекрасная, другая, если она внушена только искренностью, должна меня очень и очень увешать:

Минута жизни, но удалой
Отрадней многих тяжких лет;
И лучше гибнуть, но со славой,
Чем прозябать без бурь и бед.
О не жалей же о свободе,
Ни о былом, знакомец мой,
Ты вечен в памяти народа,
А я все в гроб возьму с собой. 

Дневник пишу лениво, да, право, нечего писать: книг нет, стихи или не пишутся, или некогда. Ужели здесь еще хуже будет, нежели в Баргузине? Врагов-таки я успел же себе нажить: злейший - Дунька, которую мы сюда привезли; она вредит нам, где только и как только может.

Перечел я Луганского "Бакея и Мауляну":³⁰ славная вещь, хотя и не повесть... Луганский и Вельтман, право, самые даровитые из нынешних наших писателей. 

Третьего дня приехал сюда майор Алексей Николаевич Таскин³¹ и привез мне письмо от Вадковского,³² которое, может быть, очень и очень важно. Сам Таскин очень милый и добрый, вдобавок умный, образованный человек; он здешний уроженец. Читал он мне два своих стихотворения: описание окрестностей Чинданта и поэмку "Два чолдона". Последняя особенно хороша. 

"Молодой человек исповедуется у какого-то отшельника, рассказывает ему несколько крупных грехов и на вопрос старца, не знает ли еще что за собой, отвечает: нет. Духовник настаивает, но кающийся на все увещания, чтобы постарался вспомнить, повторяет: нет да нет. "Хорошо же, - говорит монах. - Верю тебе, чадо, что с умыслу ничего не утаиваешь, но яви мне послушание: ступай в поле и собери мне, сколько можешь, камней да принеси их сюда в келью". Сказано - сделано: юноша принес разной величины камней, сколько только мог. Отшельник похвалил его и велел ему нести их назад и положить каждый на свое место. Пошел, но вскоре воротился послушник и более половины камней высыпал снова перед старцем: они все были мелкие. "Больших место, - говорит, - я отыскал, а вот этих, отче, воля твоя, не припомню". - "То же самое, сын мой, и с грехами, - тут подхватил духовник. - Место, время и обстоятельства тех, которые считаешь, что они побольше, ты не забыл, по ним и вспомнил самые грехи. Но не думай, что ты безгрешен и в тех, которых не можешь припомнить: вместе-то они чуть ли не тяжелее крупных"". 

То, чего уже давно боюсь, приближается; матушка в апреле была при смерти больна: она приобщалась св<ятых> тайн, но этот раз, слава богу, ее здоровье поправилось. Сумрачен, мой господи, и вечер дней моих: один за другим все меня покидают, все те, которых я любил!

Не радует меня прекрасный твой мир, мой боже! Я столько и стольких любил и стольких утратил, что, право, устал, утомился даже от печали, не могу даже и ей предаться с тем последним наслаждением, которое наконец одно остается тому, кто все переотведал; я ее теперь боюсь, а бывало любил: и в таком-то расположении души через месяц, через год прочту я весть, что нет уже той, которая мне была всего дороже в мире! Поневоле пожелаешь: ах, если бы не дожить до этой вести! 

[....] Моим единственным утешением теперь и вообще, когда тяжко, - добрая моя Аннушка, дочь здешнего командира, une jeune personne de 14 а 15 ans, mais qui me comprend comme si elle avait 20. {юная особа 14 или 15 лет, но которая понимает меня, как будто ей 20 (франц.).} [...] 

Что-то завтра будет? Ждут губернатора;³⁴ мне с ним надобно поговорить об очень важном и щекотливом деле. 

Сегодня, в день рождения моего Миши, приехал губернатор - и привез мне очень отрадное письмо от Сельского.³⁵ Руперт³⁶ принял посвящение моих "Шуйских" и хлопочет о том, чтобы их напечатать; сам Сельский, кажется, несколько совестится и, может быть, и в самом деле вышлет мне часть моих денег. Губернатор очень милый человек: он мой старый знакомец и помнит, как мы обедали с ним вместе во дворцовом карауле у брата. Ложусь спать в тот самый час, когда я услышал первый крик Миши! 

Мало радостного было со мною во все эти дни. Миша мой болен и хуже, чем когда-нибудь; сам я отказался его лечить; пользует его Татьяна Ивановна: будет ли лучше? Жена возненавидела жизнь, и я, признаюсь, жажду покоя. Если Миша будет моим предшественником в тот мир, пусть его чистенькая душенька скажет моим, что отец скоро, скоро будет! В няньках была у меня старая ведьма, настоящая шекспировская колдовка; она, обобрав меня, отошла; теперь девчонка, зовут Маланьей; дай-то бог, чтоб ужилась! 

Вчера и сегодня по ночам сильные грозы и в воздухе необычайная духота.

не одни заблуждения, но и те ощущения невозвратные, которые волновали мою душу когда-то при первых наитиях набожности, любви к ближним, тоски по родных, по тех, из которых судьба меня потом кое с кем опять привела в болезненное столкновение! Все это прошло и уж не воскреснет! Что же осталось в душе моей? Ужели одно беспредельное желание покоя? Nolli me tangere! {Не трогайте меня! (лат.).} Более ничего не хочу, все прочее - восторги поэзии и веры, любовь, дружба, самая грусть - все мне приелось. Боже мой! или это состояние долго продолжится? 

Кому мои отметки, напр. о книгах, пригодятся? Мише ли, если он переживет меня? Разве только ему! Впрочем-то, и книг-то прочел я очень не много в течение моего 15-тилетнего странствования по крепостям России и степям Сибири.

В день, когда за 13 месяцев родился мой Миша, начну новый дневник; сознаюсь, что это по чувству суеверия. Его рождение и годовщина его рождения принесли мне счастие, вот почему и желаю думать, что в тетради, в которой стану записывать примечательные случаи моей жизни со дня его рождения, встретится этих случаев более счастливых, нежели несчастных.

Укрепи меня, боже, на стезе жизни! дай мне упование, что ведешь все к лучшему, и чтобы не было в моем дневнике таких отметок, как предпоследняя! 

Этот год я много разъезжаю верхом: сначала мне было трудно на здешних казачьих лошадях, теперь - я мало-помалу привык; вот и сегодня я ездил в Варашанту и назад; это вместе составит около 60 верст. День был бесподобный, и на душе легко. По приезде начал я читать "Ла Перуза",³⁷ драму Коцебу, да с досады бросил; суждение мое об этой драме заключается именно в словах, с которыми я ее бросил: "Преглупая задача! das kommt heraus, wenn man kluger sein will, als der Herr Golt!" {получается, что хотят быть умнее, чем господин Гольт!" (нем., перефразировка пословицы: "Das Ei will kluger sein als die Henne" - "Яйцо хочет быть умнее курицы"; тождественна русской: "Яйца курицу учат").} 

Слава богу, я, говоря по-сибирскому, сегодня отстрадался, т. е. кончил жатву и сенокос.

Комедия Коцебу "Бюро" и драма "Аббат Л'Эпе" напомнили мне Лицей: драму-то воспитанники второго выпуска, наши преемники, представляли в какой-то праздник, на котором и я был, еще при добром нашем директоре Е. А. Энгельгардте; а комедию, вместо Корнелия Непота, читал с нами по слабости добрый (чтоб не более сказать) наш профессор А. И. Галич. 

У меня достало терпения прочесть кое-что в "Невском альбоме" Бобылева.³⁸ Все, кроме довольно порядочной пиэски стихами "Два мгновения" и недурной картины бурятских нравов в прозе, - все прочее без исключения, кажется, написано в каком-то припадке самого дикого бреда. Впрочем, автор все же должен быть не дурак. 

Мишенька начинает ходить: стоит он уже без помощи и переступает шага три или четыре.

радовало мое сердце, которому мало было дано радостей в жизни! 

Приехал сюда новый вахтёр и привез мне поклон от Шапошникова.³⁹ Потчевал он своими книгами, а именно "Милордом Георгом", "Францылом Венецияном"⁴⁰ etc., однако я их возьму и если и не прочту, то хоть пересмотрю. 

Читаю "Новую Грецию" Эдгара Кинэ.⁴¹ Кинэ человек с германским умом и фантазией, но вместе и француз, т. е. он уж свое германство простирает слишком далеко, дальше природного немца. Перевод Кс. Полевого не совсем хорош: видно, что он был сделан наспех; иногда он даже неверен. 

Приехали сюда, во-первых, патер Дизидерий, католический священник, и давно ожидаемый Успенский с камер-юнкером Львовым.⁴² 

Я провел время приятно, особенно со Львовым; но поступил очень неосторожно, чтоб не сказать более. 

Слышал, как Львов играет на скрипке; почти столь же, как самая музыка, занимали меня выражавшие глубокое чувство лица Аннушки и Истомина; прочим cette belle musique ne faisait ni chaud, ni froid, {от этой прекрасной музыки не было на тепло, ни холодно (франц.).} но довольно, что и двое сильно, живо были тронуты. И это не бездельное торжество!

Львов, кажется, имеет ко мне доверенность, и я всею душою хочу верить в его душу. Il n'y a rien de plus beau, que la foi, meme si Ton se trompe dix mille fois. {Нет ничего более прекрасного, чем вера даже если ошибаются десять тысяч раз (франц.).} 

Сегодня уехал Львов, завтра Успенский, послезавтра Василий Данилович и Лизавета Ивановна:⁴³ наша Акша совсем опустеет. 

После двух, трех дней, богатых впечатлениями, - утомительное однообразие: ни книг, ни приятных душевных занятий. Перечитываю от скуки Дмитриева.⁴⁴ 

Что сказать мне о Дмитриеве? Он очень неровен. Лучшее, что он написал, мне кажется, сатиры: особенно поедание Попа к Арбутноту⁴⁵ отличается силою и легкостию; перевод Ювеналовой сатиры также богат сочными стихами. Басни гораздо ниже крыловских и по содержанию, и по слогу. Еще слабее лиро-эпические стихотворения: "Освобождение Москвы", "Ермак", "К Волге". Сказки выше басен; особенно мне всегда нравилась "Картина", которую и покойный Дельвиг очень любил. Кстати скажу, что, перечитывая Дмитриева, я беспрестанно вспоминал Дельвига: как часто и много мы с ним читали и перечитывали старика! И должно же сказать, что мы оба ему многим обязаны. 

Сегодня именины брата. Итак, я опять с ним розно, как тот год моего заточенья, когда я ему написал те стихи, в которых я так желал этот день проводить с ним вместе. Желание мое сбылось; но... 

Сегодня неожиданно удалось мне сделать очень приятную прогулку: вчера еще приезжал ко мне станичный казак из Кучумихи и звал к своей матери, будто бы разбитой параличом. По настоятельной его просьбе я сегодня с ним туда съездил и, к счастию, нашел, что у этой женщины не паралич, а спячка (syncope), {летаргия (лат.).} стало быть, болезнь не опасная; вдобавок любовался прекрасным местоположением этой деревушки и радушно был угощен самым зажиточным из ее жителей. 

Приехал Дрейер⁴⁶ и привез мне назад из Селенгинска мои книги и рукописи да письма от Бестужевых: письмом Николая я не очень доволен, особенно досадны commerages {сплетни (франц.).} Орлова. 

(франц.).} я, старый хрыч, плясал без отдыху кадрили, мазурки, вальсы и бог знает что еще, разумеется, путал фигуры как нельзя лучше; но, право, мы более веселились, чем на ином чопорном городском настоящем балу. 

Были у меня гости. Поутру священник служил у меня молебен, а потом кушали чай и закусывали Наталья Алексеевна с семейством, Дрейер и Татьяна Ивановна с сыном. 

Прочел я Расинову "Историю Пор-Рояльского монастыря":⁴⁷ она чрезвычайно увлекательна, я совершенно согласен с Боало и аббатом Оливо, что это превосходное творение. Не безделица заставить и просто прочесть повесть, в которой главную роль играет довольно темный богословский спор; а заставить принять участие в этом споре, заинтересовать рассказом о гонениях, каким подверглись несколько богомолок-старушек и бедных девушек, - такое торжество, которому могут позавидовать многие историки a pretention. {с претензией (франц.).} He понимаю только, как один и тот же человек мог написать эту историю и два письма к друзьям Пор-Рояля, в которых он осмеивает так едко игуменью Ангелику, выставленную в "Истории" едва ли не святою. Не понимаю? А я сам ужели никогда не издевался над тем, перед чем я потом благоговел? 

Наконец привелось мне в дневнике говорить не о Коцебу, не о Шписсе,⁴⁸ не о Поль-де-Коке, а о Жуковском, которого 4-е издание попалось мне⁴⁹ в первый раз в руки в 1840 г. В "Леноре" есть превосходные строфы; она, без сомнения, выше и "Людмилы", и "Ольги" Катенина; есть кое-какие и слабые места - но в мире нет ничего совершенного. Переделка "Батрахомиомахии" в своем роде прелесть, особенно спасибо поэту, что он так удачно воспользовался русскою сказкою в лицах "Как мыши кота погребают". "Сказка о спящей царевне" мне кажется несколько слабее пушкинских хореических сказок. Зато "Царь Берендей" очень и очень хорош; из нового это после "Кота Мурлыки" самое лучшее. "Перчатка" - образцовый перевод, хотя, кажется, размер подлинника и не соблюден. Даже анекдот - "Неожиданное свидание" - рассказан умилительно прекрасно. "Две были и еще одна" (с аллеманского) не без большого достоинства, однако, по-моему, уступают старому моему знакомцу "Красному Карбункулу". Жуковский едва ли не примирил меня опять с экзаметром, впрочем, все же не до такой степени, чтоб я сам стал когда-нибудь опять им писать или даже одобрил его экзаметрических переводов "Фридолина" и "Сражения с Змеем" Шиллера, в которых рифма и романтический размер не одни украшения, а нечто такое, с чем душа моя свыклась с самого младенчества. Жена a propos de {к слову о (франц.).} царевиче Белая Шубка⁵⁰ говорит, что белые мыши в Баргузине не редкость. 

его страницы, чтоб опять насладиться теми из них, которые при прежних чтениях шевелили тебе душу. К первому роду занимательности способна даже самая глупая сказка, самый нелепый роман, напр. "Амазонки" Фан-дер-Фельде или "Египетские таинства" Шписса. Другого рода занимательность уже всегда порука за дарование автора и за неподложную красоту сочинения; ее-то я вчера, сегодня и третьего дня встретил в "Красном Карбункуле", который сряду перечел три раза и всякий раз с новым наслаждением, и в Расиновом "Британике".⁵¹ Скажу здесь, кстати, слова два о "Британике". Нет спору, что диалог французской трагедии Расина вообще не очень естественен: в нем слишком много круглоты, слишком мало небрежности, слишком мало перерывов и живости, il est trop aprete, trop epique; {он слишком отделан, слишком эпичен (франц.).} die Sprache wird zum Gesang, {речь превращается в пение (нем.).} как говорит Шиллер, но чересчур. Однако в "Британике" эта принужденность, эта неестественность кстати; Агриппина, как тщеславная женщина, должна любить репрезентацию, должна любить слушать самое себя и любоваться своими фразами; Нерон еще притворщик, еще лицемер, а лицемеры всегда были охотники до тирад; Бурр не может еще отстать от привычки проповедовать, которую приобрел во время своего менторства; а Сатане-Нарциссу также невозможно обойтись без велеречия. Все эти говоруны придают диалогу трагедии некоторое единообразие; но ни в одной из известных мне французских театральных пиэс это единообразие не извинительнее, чем в "Британике", потому что оно основало на характере действующих лиц и, что всего удивительнее, не лишает его даже того интереса, который с первого взгляда ему противоречит. 

Прочел я "Наставление правильно состязаться с раскольниками",⁵² сочин<енное> в Ряз<анской> семинарии. Если только все правда, большая часть раскольничьих сект до невероятности нелепы и даже гнусны. Впрочем...

Автор иногда довольно забавен, когда он в случаях, в которых просто бы надобно сказать дуракам, что они дураки, преважно приводит резоны, а в других, где бы не худо было приводить доказательства, некстати ругается и только и твердит: "Никак нет, мы православные, а вы еретики". Человека, который тебя считает еретиком, не переуверишь, хотя бы ты сто раз повторил: я православный! 

Опять запустил свой дневник. Творческая вспышка в конце октября доселе осталась без последствий. Между тем я много прочел.⁵³ Во-1-х, перечел "Гофолию" и "Баязета" Расина; во-2-х, познакомился с романом Свиньина "Ермак"; в-3-х, с замечаниями Наполеона о походах Тюренна, а теперь читаю его замечания о походах Фридериха.

Я всегда считал "Гофолию" совершеннейшим творением Расина и теперь остаюсь при этом мнении; тут все бесподобно: обоего роду занимательности, о которых помянул я в отметке 23 октября, здесь соединены в высокой степени; характеры в тесной раме французской трагедии обрисованы мастерской рукою: все, не исключая и наперсника Мафанова, Навала, - живые люди, а не марионетки и разнообразны до чрезвычайности. Лучшим местом, если только можно выбирать во множестве превосходных, то, когда Иоадай бросается в ноги Иоаса. О стихах уже ни слова: это совершенство, которое должно привести в отчаяние всякого пишущего стихи. "Баязет" - одна из любимых пиэс Грибоедова; Барон Брамбеус, верно, ее не любит за несоблюдение восточных нравов. Я уж где-то в дневнике высказал свое мнение об этих смешных и ребяческих требованиях наших недавно оперившихся ученых ориенталистов, индологов etc. Характерами "Баязет" несколько слабее "Гофолии", но Акомат и Роксана бесподобны. Свиньина роман не совсем вздор и не совсем хорош: скачки огромные; есть, однако, места недурные.

Дерзко говорить мне, не военному, о книге величайшего из полководцев, в которой он обсуживает дела двух из самых знаменитых вождей Европы. Но - она занимательна и для профана. Еще осмелюсь заметить, что кажется, будто Наполеон радушнее хвалит Тюренна, нежели Фридериха. В строгих приговорах, которые произносит великий человек Финку и Фуке, виден император, не забывший еще капитуляции Дюпона, а в одном другом месте - живо помнящий поступки Моро, Бернадотта, саксонцев в Лейпцигскую битву. 

Кюхельбекер в Акше получил письмо от Жуковского из Дармштадта,⁵⁴ и письмо, которое показывает высокую, благородную душу писавшего. Есть же, боже мой, на твоем свете - люди! Сверх того, он прислал мне свои и Пушкина сочинения.

Приехал Савичевский⁵⁵ и привез мне письмо от Дрейера. 

Прочел я в довольно плохом переводе роман мисс Радклиф "Наследница Монтальда, или Привидения и таинства Замка Безанто". Нет сомнения, что тут много воображения и таланта, хотя и тени нет правдоподобия, да и слез и несчастий столько, что и сказать нельзя. 

С 18-го по нынешний день жил я в Варашанте и молотил хлеб. Всего у меня 114 1/2 пудовок. К тому прикупил я у Николая Фильшина еще 10 пуд; сюда же привез 93; так что у меня на заимке осталось для посева 31 1/2 пуда. В Варашанте было скучно и тоскливо, по вечерам Александр сказывал нам сказки; перечел я в Шиллере⁵⁶ "Записки Вьельвиля" и статью о междуусобиях во Франции по смерти Карла IX; сверх того, начало "30-летней войны".

Сочинять хотел, да что-то не клеилось: причина, вероятно, слишком трудный размер, который выбрал я для сказки Зосимы в своем "Ижорском". 

С стесненным сердцем я ожидал сегодняшнего дня: надобно было непременно заплатить кое-кому 20 рублей, а взять их совершенно было не у кого. Но, милый сын мой (для тебя в особенности пишу этот дневник), я столько в жизни испытал явных доказательств божией помощи, что не отчаивался и надеялся на совершенно неожиданную какую-нибудь выруку. Это так и случилось: два добрых человека, А. Я. Попов⁵⁷ и бедняжка Савичевский, заплатили за меня этот долг. 

Давно не писал я своего дневника; все эти дни были из тех, о которых моя родимая, бывало, говорила словами Эклесиаста: "Sie gefallen mir nicht". {"Они мне не милы" (нем.).} Но и за них благодарение господу! Они меня с ним сблизили. Сверх того, меня до глубины души тронуло участие Натальи Алексеевны и ее детей. Мише моему сегодня немного лучше. Сегодня 15 лет тому назад родилась Аннушка; итак, когда 14-го декабря 1825 г. меня постигло мое огромное несчастие, существовал уже двухдневный младенец, которому суждено было быть моим утешением через 15 лет здесь, в краю моего изгнания.

Видел я ныне ночью зловещий сон, который - по моему толкованию - грозит мне насильственною кровавою кончиной. Умереть должно - и на постели ли или иначе, не все ли равно? Была бы только смерть с покаянием. Итак, да будет и тут воля божия! Нехорошо только я сделал, что этот сон рассказал кое-кому. Но я почти не мог иначе. 

Вчера поздно вечером господь дал мне сына. 

Окрестили сына моего и нарекли ему имя Иван по дедушке.⁵⁸ Кумовьями были В. Д. Холщевников (вместо А., И. Разгильдеева), Савичевский и Пронюшка, кумушками Ел<ена> Иь<ановна> Истомина, Аннушка и Васинька.

Примечания:

¹ Оболенский Евгений Петрович (1796-1865) - декабрист, после тринадцати лет каторги поселен в селе Итанец Верхнеудинского округа Иркутской губернии, в 1841 г. переведен в Туринск Тобольской губернии, в 1842 г. - в Ялуторовск. Все эти годы поддерживал с Кюхельбекером дружеские отношения. Кюхельбекер остановился у Оболенского по пути из Баргузина в Акшу, куда получил разрешение переехать по собственному прошению, поданному в связи с предложением акшинского коменданта майора Анемподиста (Александра) Ивановича Разгильдеева взять на себя обязанности учителя и воспитателя его дочерей Анны и Вассы.

² Аврамов Павел Васильевич (1791-1836) - декабрист, после восьми лет каторги был поселен в Акше, где и умер.

³ Орлов Александр Иванович - врач в Верхнеудинске и Кяхте, "поэт и философ", но определению Кюхельбекера, благожелательно относившийся ко многим декабристам. Орлов издавал в 1830-е гг. рукописную газету "Стрекоза", в которой помещал произведения декабристов. Известно, что в этой газете публиковали свои произведения декабристы М. А. Бестужев, В. Л. Давыдов и др.

⁴ Аннушка - Анна Анемподистовна (Александровна) Разгильдеева (в замуж. Кузнецова).

⁶ ... на смерть моего незабвенного Николая (Глинки)... - Николай Григорьевич Глинка умер в 1839 г. на Кавказе от боевых ран.

⁶ ...атаманский Петинька... - Один из двух сыновей акшинского казачьего атамана Истомина. Кюхельбекер неоднократно писал о больших способностях старшего сына Истомина, Пронюшки, трагически погибшего в 1842 г., а о Петиньке отзывался как о ребенке со слабо развитыми понятиями, не соответствующими его возрасту.

⁷ Прочел очень милую комедийку Коцебу... - Похвалы Кюхельбекера комедиям А. Коцебу "Переодеванья" и "Фельдкюмелева свадьба" (запись от 18 февраля 1840 г.) не мешали ему критически относиться к нравственно-эстетической позиции этого писателя. В письме Николаю Глинке от 5 марта 1835 г., где Кюхельбекер высказывает важнейшие положения эстетики гражданского романтизма с его строгой этической нормативностью, он говорит о Коцебу: "Позволено ли поэту изображать порок? Между словами изображать и защищать и перед поэзиею; впрочем, я едва ли могу поверить, чтобы, кроме совершенно помешанного, кому могло вздуматься прямо хвалить грабеж, насилие, пьянство, распутство etc. Есть другие пороки, которые с первого взгляду менее грязны, и есть писатели, которые старались их представить заманчивыми: расслабление нравов семейственных, которое, впрочем, то же распутство, да только более тонкое, безверие, эгоизм нашли, напр., защитника в Коцебу. Но поэт ли Коцебу? Мне кажется, что унижение души, необходимо нужное, чтобы найти эту мерзость прекрасною, совершенно несовместимо с вдохновением, доступным - по-моему - только для души высокой или по крайней мере влюбленной в высокое" (ЛН, т. 59. М., 1954, с. 455).

⁸ Юн-дун-Дордзи - правитель Маньчжурии конца XVIII в., поэт.

⁹ ...король Людовик Баварский. - Людовик-Карл-Август (1786-1868) - король Баварский, поэт и просветитель, покровительствовавший расцвету искусств и науки в Мюнхене.

¹⁰ "Военный антикварий" - повесть А. А. Бестужева (Марлинского) 1834 г.

¹¹ Курбатов - лицо неустановленное. По предположениям В. Н. Орлова и С. И. Хмельницкого, это мог быть либо В. В. Куроатов, экзекутор Иркутского губернского совета, цензуровавший письма декабристов, либо А. Курбатов, автор книги "Статистические сведения о лесной и рыбной промышленности Верхнеудинского округа" (1841).

¹² "Эмма" - повесть Н. А. Полевого 1834 г.; "Мешок с золотом" - повесть его же 1829 г. Кюхельбекер читал их, по-видимому, в издании сочинений Н. А. Полевого "Мечты и жизнь (Были и повести)" (М., 1834, 4 части).

¹³ "Memoires de la comlesse du Barry" - "Мемуары" графини Дю-Барри - апокрифическая книга, приписанная фаворитке Людовика XV Марии Жанне Дю-Барри (1743-1793), казненной во время французской революции.

¹⁴ Наталья Алексеевна - Разгильдеева, мать учениц Кюхельбекера Анны и Вассы.

¹⁵ Гезлитт о Гете, что при огромном таланте поэт обладает "низкой, холодной, себялюбивой душой" и что Гете является "патриархом чувственной, эгоистической, лицемерно похваляющейся переживаниями школы приверженцев". Это мнение, касающееся, впрочем, лишь позднего творчества Гете "олимпийского" периода, сформировалось у Кюхельбекера под воздействием статьи Менделя о Шиллере и Гете (см. примеч. 87 к записям 1834 г.).

¹⁶ Бальдауф Федор Иванович - горный инженер, работавший в Забайкалье, поэт. См. о нем в кн.: Петряев Е. Д. Исследователи и литераторы старого Забайкалья. Очерки по истории культуры края. Чита, 1954 (гл. "Первый поэт Забайкалья - Ф. И. Бальдауф").

¹⁷ "Чудная бандура", стихотворение Дмитрия Петровича Ознобишина (1804-1877) - МП, 1836, ч. 7, май, кн. 1, с. 46-48.

¹⁸ Браунинг (Броунинг) Роберт (1812-1889) - английский поэт; "Парацельс" - его драма, написанная в 1830-е и опубликованная в 1835 г., посвящена судьбе средневекового врача и естествоиспытателя Ф. А. Т. Парацельса.

¹⁹ ...собака a l'Alcibilade - выражение, восходящее к французской пословице "Отрубить хвост своей собаке", т. е. совершить экстравагантный поступок с целью обратить на себя внимание, подобно Алкивиаду, который, по афинскому преданию, отрубил хвост своему великолепному дорогому псу, чтобы поразить своих сограждан и привлечь к себе их внимание.

²⁰ Баскаков, Мусорин - жители Акши. возможно, казаки акшинского гарнизона.

²¹ "Флорент<инские> ночи" Г. Гейне - МН, 1836, ч. 6, апрель, кн. 2, с. 580-615; ч. 7, май, кн. 1, с. 5-45.

²² Сегодня ровно 14 лет моей очной ставке с К<аховским>. - Очная ставка Кюхельбекера с Каховским 12 мая 1826 г. была вызвана подробными показаниями Каховского о действиях Кюхельбекера 14 декабря на Сенатской площади, в частности о покушении Кюхельбекера на жизнь вел. кн. Михаила Павловича и генерала Воинова.

²³ "Амазонки", роман Фан-дер-Фельде "Богемские амазонки", роман Франца Карла Фан-дер-Фельде (1779-1824), ч, 1-3, М., 1830.

²⁴ Матушка, некогда женщина необыкновенная... - О замечательных душевных качествах матери Кюхельбекера Юстины Яковлевны Кюхельбекер, урожд. фон Ломен, свидетельствуют современники поэта. П. Бартенев со слов В. Ф. Одоевского рассказывал о реакции Юстины Яковлевны на известие об убийстве Павла I. сообщенное ей супругом, вернувшимся под утро 12 марта 1801 г. яз Михайловского замка: "... она грозно крикнула на него и на объяснения его сказала: "Ты обязан был умереть там"" (Рус. архив, 1881, No 1, с. 137).

²⁵ Запись от 28 мая не сохранилась; содержание ее передает Ю. Н. Тынянов в статье "Французские отношения Кюхельбекера": в 1840 г. в руки поэта попал сборник "Сорок одна повесть лучших иностранных писателей" в 12-ти ч., изд. Николаем Надеждиным (М., 1836). В 3-й части (с. 203-259) он прочел перевод 2-й главы повести Бальзака "Сарразин" под загл. "Страсть художника, или Человек не человек". По свидетельству Тынянова, "28 мая он кратко и очень резко отзывается о прочтенной повести как о вздоре".

²⁸ Записи от 13 и 14 июня частично восстановлены по указаниям в примечаниях Ю. Н. Тынянова в изд.: Кюхельбекер В. К. [Соч.,], т. 1. Л.. 1939, с. 468.

²⁷ Дохтуров Михаил Афанасьевич - штаб-лекарь, сын графини Варвары Федоровны Толстой, племянник генерала от инфантерии Дмитрия Сергеевича Дохтурова (1756-1816), участника Отечественной войны 1812-1815 гг., а также войн 1789-1790. 1805 и 1807 гг.

²⁸ Трелавней (Трелоуни) Эдуард Джон (1792-1881) - английский литератор, друг Байрона.

²⁹ Закревский Арсений Андреевич (1783-1865) - граф, генерал-адъютант, финляндский генерал-губернатор (1823-1831), министр внутренних дел (1828-1831).

³⁰ Перечел я Луганского "Бакея и Мауляну"... - Повесть "Бакей и Мауляна" В. И. Даля (Казака Луганского) в его кн.: Были и небылицы, в 4-х кн СПб., 1833-1839. До этого Кюхельбекер читал повесть в БдЧ, 1836, т. 16.

³¹ Таскин Алексей Николаевич - майор, служивший в Иркутске, поэт.

³² ...письмо от Вадковского... - Вадковский Федор Федорович (1800-1844) - декабрист, после 13 лет каторги жил на поседении в Иркутской губернии, с 1840 г. в селе Оёке, где и умер. Содержание письма Владковского Кюхельбекеру неизвестно; возможно, оно связано с попытками Кюхельбекера напечатать некоторые свои сочинения (см. запись от 28 июля 1840 г.).

³³ Запись от 25 июля восстановлена по статье Ю. Н. Тынянова "В. К. Кюхельбекер" в изд.: [Соч.], т. 1. Л., 1939, с. LXX. По мнению В. Н. Орлова, Ю. Н. Тынянов цитирует не дневник, а одно из писем к родным (Декабристы и их время. М. -Л., 1951, с. 83).

³⁴ Ждут губернатора... - Гражданского губернатора Восточной Сибири A. В. Пятницкого.

³⁵ ...отрадное письмо от Сельского. - Сельский Илларион (Ларион) Сергеевич (1807-1861) - чиновник, позже член Совета Главного управления Восточной Сибири, правитель дел Сибирского отделения Русского географического общества, поэт. Стихи И. Сельского Кюхельбекер мог читать в СО, 1831, ч. 23 (145), No 42, с. 242 (Подражание 52-му псалму), No 43, с. 370-372 ("Песнь Отаитянки" из В. Гюго); ч. 24 (146), No 46, с. 115 ("Утро"). Какие деньги Сельский был должен Кюхельбекеру, неизвестно. Это могло быть связано либо с изданием каких-то произведений Кюхельбекера, либо, вероятнее, с просьбой поэта распространить экземпляры уже изданных книг среди иркутского общества. Михаил Карлович не разделял дурного мнения Вильгельма о Сельском; во время переезда Кюхельбекера в 1845 г. из Акши в Тобольск Сельский чем-то помог Вильгельму. Михаил писал брату 28 июня 1845 г.: "... очень рад, что Ларион Сергеевич помог тебе, все-таки мое о нем мнение вернее твоего! Он добр, но ветрен".

³⁸ Руперт Вильгельм Яковлевич (1787-1849) - военный генерал-губернатор Восточной Сибири (1837-1849). "Шуйские" - историческая драма Кюхельбекера "Падение дома Шуйских".

³⁷ ...начал я читать "Ла Перуза"... - Драмы А. Коцебу "Лаперуз", "Бюро" (в русском переводе - "Конторка для письма, или Опасности молодых людей") и "Аббат Л'Эпе" (в русском переводе - "Аббат Лепе, или Судьба глухонемого") в начале XIX в. составляли постоянный репертуар русских театров; "Аббат Лепе", например, шел в 1806/1807 г. и был возобновлен в 1818/1819 г. О "Конторке для письма" в 1808 г. писал в дневнике будущий декабрист Н. И. Тургенев: '"Пиеса прекрасная - развязка восхитительная!" (Архив братьев Тургеневых, вып. 1. Дневники и письма Н. И. Тургенева за 1806-1811 гг. СПб., 1911, с. 110).

³⁸ ... в "Невском альбоме" Бобылева. - В кн.: "Невский альбом. Опыты в стихах и прозе Н. Бобылева", ч. 1-2. СПб., 1838-1839. Стихотворение Бобылева "Два мгновения" - ч. 1, с. 35. Картина бурятских нравов - в повестях Н. Бобылева "Джарго Аега" (ч. 2) и "Чингисов столб. Сибирская быль" (ч. 1).

³⁹ Шапошников - сибирский (баргузинский?) знакомый Кюхельбекера.

⁴⁰ "Милорд Георг" "Повесть о приключении английского милорда Георга и о Бранденбургской маркграфине Фредерике-Луизе", обработка М. Комарова. "Францыл Венециян" - "История о храбром рыцаре Францыле Венециане и о прекрасной королевне Ренцывене", обработка Филиппова - лубочные издания, известные в России с конца XVII-начала XVIII в. Кюхельбекер читал их, возможно, по изданиям - М., 1840.

⁴¹ Кинэ Эдгар (1803-1875) - французский писатель, историк, философ. Его "Новая Греция" в переводе Кс. Полевого - "Новая Греция в отношениях своих к древности", М., 1835.

⁴² Патер Дизидерий - польский католический священник; поскольку в Сибири в 1830-1840-е гг. было много ссыльных поляков, в Иркутске и других местах были открыты костелы. Об Успенском Н. П. см. примеч. 2 к записям 1839 г. Львов Леонид Федорович - чиновник, командированный графом П. Д. Киселевым в Восточную Сибирь; его воспоминания о Сибири - Рус. архив, 1885, No 1-4.

⁴³ Василий Данилович и Лизавета Ивановна - Ходщевниковы, акшинские знакомые Кюхельбекера,

⁴⁴ Перечитываю от скуки Дмитриева. - Сочинения и переводы Ивана Ивановича Дмитриева издавались неоднократно. Кюхельбекер читал, по-видимому, одно из изданий 1830-х гг., напр. СПб., 1838.

⁴⁵ Послание Попа к Арбутноту - переведенная И. И. Дмитриевым сатира А. Попа "Epistle to Dr. Arbuthnot".

⁴⁶ Дрейер - очевидно, селенгинский чиновник, общий знакомый Бестужевых, Кюхельбекеров и других декабристов, доверявших ему неофициальную передачу писем, книг и рукописей, что было строжайше запрещено.

⁴⁷ "Краткая история Пор-Рояльского монастыря" Ж. Расина - апологетическое произведение, написанное Расином в старости (1693) по собственным впечатлениям детства (в этом монастыре, являвшемся центральной общиной секты янсенистов, враждовавшей с иезуитами и преследуемой абсолютизмом, жила воспитавшая Расина его бабушка).

⁴⁸ ... не о Шписсе... - Шписс Христиан Генрих (1755-1799) - немецкий писатель, автор приключенческих романов. 23 октября 1840 г. Кюхельбекер пишет о романе Шписса "Египетские таинства". Из статьи Ю. Н. Тынянова "Французские отношения Кюхельбекера" известно, что Кюхельбекер читал романы Шписса одновременно с драмами Коцебу и лубочными повестями "Милорд Георг" и "Францыл Венециан", т. е. в 1840 г.

⁴⁹ ... о Жуковском, которого 4-е издание попалось мне... - "Стихотворения" В. А, Жуковского, т. 1-9, изд. 4-е, исправленное и умноженное (СПб., 1835- 1837).

⁵⁰ ... царевич Белая Шубка... - герой сказки "Война мышей и лягушек" В. А. Жуковского (переделка "Батрахомиомахии", 1831 г.).

⁵¹ "Британия" - трагедия Расина 1669 г. Агриппина, Нерон, Бурр (Буррус) и Нарцисс - действующие лица этой трагедии.

⁶² "Наставление правильно состязаться с раскольниками" - духовное сочинение, изданное в Рязани без подписи автора.

⁶³ ... я много прочел. - Далее Кюхельбекер называет трагедии Расина "Гофолия" (1691) и "Баязет" (1672), роман Павла Петровича Свиньина "Ермак" (СПб., 1834); замечания Наполеона о походах - в книге: "Наполеон I. Записки Наполеона о походах Тюренна и Фридриха II". Пер. с франц. Ксенофонтом Полевым. М., 1836. Тюренн Анри де ля Тур (1611-1675) - маршал Франции, выдающийся полководец в период Тридцатилетней войны (1618-1648). Фридерих - В строгих приговорах... Финку и Фуке... - Финк фон Финкенштейн Карл Вильгельм (1714-1800) - прусский государственный деятель при Фридрихе II, генерал, в 1759 г. капитулировал и сдался в плен австрийскому генералу Сенсеру, за что впоследствии был разжалован и получил два года тюрьмы. Фуке - генерал прусской армии, капитулировавший в 1760 г. Дюпон восстановления власти Бурбонов. Наполеон был решительным противником "капитуляции в открытом поле": "Капитуляция, которая спасет вам 60000 человек, не вознаградит государству вреда, причиненного нарушением этого правила" (с. 351-352). Моро Жан Виктор (1763-1813) - французский генерал, соперник Наполеона. По обвинению в заговоре был изгнан Наполеоном из Франции в 1813 г., принял участие в войне с Наполеоном на стороне России, был смертельно ранен в сражении под Дрезденом 15 (27) августа 1813 г. Бернадотт Жан-Батист (1763-1844) - до 1789 г. сержант королевской морской пехоты, в дальнейшем - маршал. Франции (1804), командир корпуса Наполеоновской армии в сражениях под Аустерлицем, Иеной и пр. В 1810 г. из-за разногласий с Наполеоном вынужден уйти в отставку. Наполеон невысоко оценивал полководческие качества Бернадотта из-за его медлительности и осторожности. С 1810 г. усыновлен королем Швеции Карлом XIII, с 1818 по 1844 г. - король Швеции. Лейпиигская битва

⁵⁴ ...письмо от Жуковского ив Дармштадта... - Письмо В. А. Жуковского Кюхельбекеру было послано через П. А. Плетнева и III отделение. 17 (29) июля Жуковский писал П. А. Плетневу: "... передайте приложенное письмо генералу Дубельту. В нем находится письмо Кюхельбекеру, которому я не успел написать при отъезде моем за границу; но это письмо лежит у меня на сердце; прошу Вас попросить Дубельта, чтобы его немедленно отправили. Приложите к нему экземпляр моих сочинений и экземпляр сочинений Пушкина, которые возьмите на мой счет у Смирдина и передайте Дубельту с просьбой доставить при письме Кюхельбекеру. Поспешите это исполнить, мой добрый Петр Александрович, Вы крайне меня этим обяжете" (Соч. и переписка Плетнева, т. 3. СПб., 1885, с. 533).

⁵⁵ Савичевский Константин Осипович - ссыльный польский революционер, член тайной организации "Объединение польского народа" (1836-1838 гг.), разгромленной в 1838 г. Савичевский был приговорен к пяти годам каторги с последующим поселением в Сибирь; в дальнейшем срок каторги был, очевидно, сокращен. Кюхельбекер познакомился и подружился с Савичевским в Акше. 13 августа 1842 г. он посвятил Савичевскому драму "Иван, купецкий сын"; в письме-посвящении поэт называл Савичевского "благородным юношей" и уподоблял его героям Шиллера: "... Ваше имя мне тут необходимо: пусть хоть оно служит для других доказательством, сколь и по сю пору мне дороги те чувства и 'убеждения, которых Вы для меня представитель, которых Вы для меня были прекрасным олицетворением" Избр. произв. в 2-х т., т. 2. Л., 1967, с. 561). С Савичевским Кюхельбекер делился своими творческими планами, обсуждал с ним написанное. В частности, "Ивана, купецкого сына" он называет "сочинением, которого отдельные части, так сказать, в Ваших глазах всплывали из глубины души моей, при Вас приняли настоящий вид и образ".

⁵⁶ перечел я в Шиллере... - Кюхельбекер читает исторические сочинения Шиллера "Достопамятные факты из жизни маршала фон Вьельвиля" (1797), "История французских смут, предшествовавших царствованию Генриха IV" (1789) и "Историю Тридцатилетней войны" (1793).

⁵⁷ А. Я. Попов

⁵⁸ ...нарекли ему имя Иван по дедушке. - По отцу Дросиды Ивановны Артеновой, Ивану Артенову.