Ю. Д. Левин
"Макбет" Шекспира в переводе В. К. Кюхельбекера
В конце февраля-начале марта 1846 г., менее чем за полгода до смерти, {1} больной, ослепший Кюхельбекер, ехавший для лечения из Кургана в Тобольск, остановился по пути в Ялуторовске у друга лицейских лет декабриста И. И. Пущина. 3 марта он продиктовал Пущину свое литературное завещание, где указал, как поступить с остающимися его произведениями. В разделе "Стихотворения" четырьмя номерами были отмечены переводы из Шекспира:
"No 10. Макбет. Напечатать первые три акта.
No 11. Генрих IV. Истребить, если не успею переправить.
No 12. Ричард. {2} Сполна напечатать.
No 13. Варианты. Истребить".
Кроме того, в разделе "Проза" под No 8 значилось "Рассуждение о восьми исторических драмах Шекспира" с указанием: "Печатать". {3} Таково было "шекспировское наследие" Кюхельбекера; однако оно так и осталось неопубликованным.
Среди русских литераторов своего времени Кюхельбекер был, пожалуй, наиболее ревностным почитателем великого английского драматурга. {4} В своих программных статьях 1824 г. "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" и "Разговор с Ф. В. Булгариным" он возмущался теми, кто "ставят на одну доску" "огромного Шекспира и - однообразного Байрона" и приравнивают Байрона к "Шекспиру, знавшему все: и ад и рай, и небо и землю, - Шекспиру, который один во всех веках и народах воздвигся равный Гомеру, который подобно Гомеру есть вселенная картин, чувств, мыслей и знаний, неисчерпаемо глубок и до бесконечности разнообразен, мощен и нежен, силен и сладостен, грозен и пленителен!" {5}
Уже тогда у Кюхельбекера, по-видимому, возникла мысль переводить Шекспира, хотя он еще не владел английским языком и знакомился с творчеством драматурга в основном по немецким переводам. Осуществить же эти замыслы писателю-декабристу довелось лишь после разгрома восстания. Профессионал-литератор, Кюхельбекер и в одиночном заключении в крепостях Шлиссельбурга, Динабурга, Ревеля и Свеаборга не оставлял творчества. Уже во время пребывания в Шлиссельбургской крепости (июнь 1826-октябрь 1827 г.) он занялся английским языком, чтобы читать Шекспира в подлиннике. {6} Пьесы драматурга, наряду с поэмами Гомера, стали для него "хлебом насущным". {7} Это "величайший комик, точно, как величайший трагик из всех живших, живущих и (я почти готов сказать) долженствующих жить", - писал о нем Кюхельбекер. {8}
Такая любовь к Шекспиру, "насыщенность" шекспировскими образами, а с другой стороны, "сладостная надежда", что, несмотря на заключение, он сможет работать для родной литературы, {9} поддерживали поэта-узника в его намерении познакомить русских читателей с великим английским драматургом, который до конца 1820-х годов был представлен в России лишь несколькими переделками французских переделок. "У нас нет еще ни одной трагедии Шекспира, переведенной как должно", - писал Кюхельбекер своей сестре Ю. К. Глинке 22 сентября 1828 г. {10}
Состав, последовательность и хронология его шекспировских переводов восстанавливаются на основании сохранившихся рукописей, дневниковых записей и переписки. В августе-сентябре 1828 г. была переведена вчерне историческая хроника "Ричард II". В ноябре-декабре того же года Кюхельбекер перевел "Макбета". Впоследствии, уже в ссылке (т. е. после декабря 1835 г.), поэт коренным образом переработал перевод первых трех актов трагедии. С осени 1829 г. до января 1830 г. переводилась первая часть "Генриха IV". Затем Кюхельбекер начал перевод второй части, но когда он был закончен, неизвестно. В мае-сентябре 1832 г. был переведен "Ричард III"; перевод заново редактировался в 1835-1836 гг. Наконец, в августе-сентябре 1834 г. поэт обратился к пьесе "Венецианский купец", но оставил перевод, дойдя до середины второго акта. Позднее, в ссылке, он вторично принимался переводить эту пьесу и остановился в самом начале. {11} Переводы "Короля Лира" и "Двух веронцев", о которых он раздумывал в 1832-1833 гг., также остались неосуществленными.
В выборе пьес для перевода проявилась отчетливая тенденция. Исключая "Венецианского купца", переведенного едва ли на треть, остальные пьесы имеют явный политический характер; они повествуют о кровавой борьбе за власть, узурпации престола, злодеяниях венценосных преступников, о государственных переворотах, междоусобных войнах и народных мятежах. Начав с "Ричарда II", Кюхельбекер, возможно, намеревался перевести все восемь исторических хроник Шекспира, которые затем разбирал в "Рассуждении", {12} но остановился перед "Генрихом V" - пьесой, в которой выведен не преступный, но добродетельный монарх, и сразу перешел к "Ричарду III", где Шекспир создал наиболее впечатляющий образ короля-злодея. Параллельно хроникам переводился "Макбет" - трагедия, также повествующая о преступлениях узурпатора престола. Кюхельбекер хотел также перевести "Короля Лира", где в центре конфликта - проблема королевской власти и ее наследования. И отказался он от "Лира" только из-за отсутствия нужных пособий. {13} В русле тех же интересов лежала и его попытка летом 1834 г. переработать трагедию Шиллера "Димитрий". {14}
власти, народные волнения были чуть ли не повсеместным явлением в Европе эпохи наполеоновских войн. На тронах сидели узурпаторы, обагренные кровью многих жертв, в том числе самых близких им людей: Александр I считался причастным к убийству своего отца, Павла I; узурпатором именовали Наполеона. Показательно, что о царе-узурпаторе писал в своей трагедии Пушкин. И вряд ли было случайностью то, что Кюхельбекер переводил как раз те произведения Шекспира, сходство с которыми обнаруживается в "Борисе Годунове": "Ричарда III", "Генриха IV", "Макбета".
"Макбет" особенно интересовал поэта-декабриста. Еще в 1825 г. он предлагал В. А. Жуковскому совместно переводить трагедию (возможно, в переделке Шиллера). Жуковский писал ему: <"...> на предложение ваше, к сожалению, должен отвечать: нет. Не имею времени заняться переводом "Макбета", как бы ни приятно было потрудиться вместе с вами. Примитесь одни за этот подвиг. Удача будет верная". {15}
Когда в 1828 г. трагедия была переведена, Кюхельбекер сумел переслать родным перевод, снабженный предисловием и примечаниями. 18 ноября 1829 г. в письме, отправленном тайно к А. А. Дельвигу, он, сообщая другу о переведенных к тому времени пьесах Шекспира, добавлял: "Макбета можешь прочесть у моих <...>" {16} Дельвиг, который уже раньше в своих альманахах публиковал анонимно произведения Кюхельбекера, стал хлопотать об издании "Макбета", но безуспешно. Помешали, очевидно, цензурные препоны, на которые и в дальнейшем неоднократно наталкивалась эта трагедия Шекспира, где изображено цареубийство. Удалось опубликовать лишь предисловие к трагедии (за исключением последней страницы с изложением переводческих принципов) под заглавием "Мысли о Макбете, трагедии Шекспира". {17} Возможно, что к этой публикации имел отношение Пушкин. {18}
В ссылке Кюхельбекер, как мы уже отмечали, переработал три акта перевода "Макбета". Видимо, завершить переработку помешала слепота. Эти три акта в новой редакции он и завещал издать, поместив их на первое место в перечне своих шекспировских переводов.
Оценку "Макбета" Кюхельбекер дал в предисловии к первой редакции. Разумеется, надеясь на опубликование трагедии, он не стал подчеркивать политический ее смысл и ограничился лишь разбором художественных достоинств. "Макбет <...> - писал он, - поразит с самого начала всякого: красоты его большею частию таковы, что и простолюдин и ученый, и прозаик и поэт, и свободный романтик и даже подобострастный поклонник прежней Французской школы, - должны их признать, сколь бы тому ни противились их предрассудки, должны их почувствовать <...> Если в Гамлете <...> более глубокомыслия; в Макбете не в пример более силы, движения, возвышенности. В Гамлете Шекспир является преимущественно философом; в Макбете он первый, величайший (может быть) поэт романтический". И далее Кюхельбекер перечислял "черты" трагедии, "подобных которым довольно было бы и одной, дабы обессмертить имя другого писателя; таковы, напр., первая встреча Макбета и Банко с вещими сестрами, монолог Макбета перед первым своим злодеянием, разговор его с женою после оного, явление Банковой тени, Макдуф, узнающий о гибели своего дома, Леди Макбет в припадке лунатизма: все сии черты известны, можно сказать, целому свету и так превосходны, высокое их достоинство так очевидно, что всякая похвала, всякое пояснение тут были бы совершенно излишними".
"склонения на русские нравы", которые практиковались до тех пор, уже не удовлетворяли требованиям русской литературы. Нужен был истинный Шекспир, сохраняющий подлинность и в новом языковом облачении. Это ощущали разные литераторы. Незадолго до того, как Кюхельбекер в цитированном выше письме писал сестре об отсутствии на русском языке шекспировских трагедий, переведенных должным образом, М. П. Погодин заявил публично: "Не стыд ли литературе русской, что у нас до сих пор нет ни одной его (Шекспира, - Ю. Л.) трагедии, переведенной с подлинника?" {19}
В 1827-1828 гг. одновременно с Кюхельбекером и независимо от него начинает переводить Шекспира еще неизвестный в литературе офицер-геодезист М. П. Вронченко. В начале 30-х годов за то же дело принимается адъюнкт Харьковского университета В. А. Якимов, а молодой литератор П. В. Киреевский переводит "Отелло". Все они переводили с подлинника, который стремились воспроизвести по возможности точно.
Эта новая тенденция, отражавшая развитие русской переводческой культуры, проявлялась не только в переводах из Шекспира. В конце 20-х годов, когда Кюхельбекер переводил "Ричарда II" и "Макбета", а Вронченко трудился над "Гамлетом", Н. И. Гнедич завершал свой многолетний труд - перевод "Илиады" Гомера, а П. А. Вяземский перевел "Адольфа" Бенжамена Констана. При всем различии переводимых произведений, при всем индивидуальном различии переводчиков, работавших независимо друг от друга, в их переводческих принципах было много общего, и главное - стремление к максимальному приближению к оригиналу, приближению, граничившему с буквализмом. В буквальной точности перевода проявились, с одной стороны, отрицание прежних методов вольных переложений, когда перевод являлся возведением к некоему идеалу, независимому от индивидуальных, национальных и исторических особенностей оригинала, и, с другой стороны, требование, чтобы переводчик не подменял собою автора, но целиком подчинялся его замыслу, поэтической форме его творения. В то же время тенденция к буквализму отражала неразработанность метода адекватной передачи художественной формы при переводе. Она была явлением кризисным, но это был кризис роста русской переводческой культуры, связанный с превращением перевода из произведения более или менее самостоятельного, принадлежащего скорее переводчику, чем переводимому автору, в произведение подчиненное, задача которого была по возможности точно передать оригинал. Это был длительный процесс, и в конце 20-х годов мы отмечаем только его начало. {20}
Переведя впервые на русский язык шекспировского "Макбета", {21} Кюхельбекер счел необходимым заявить в предисловии о своих переводческих принципах. При этом он обнаружил, что Вронченко уже предпослал сходную декларацию своему переводу "Гамлета". Поэтому Кюхельбекер указал, что его правила "почти те же, которые г. Вронченко излагает в предисловии к своему Гамлету". {22} И далее он писал: "<...> надеемся, что в нашем переводе мало найдется мест, которые бы не произвели в читателе ощущения, предположенного самим Поэтом: а сие то, по нашему мнению, главная цель, к которой мы должны были устремить все свои усилия. Объясним средства, употребленные нами к достижению сей цели. Все то, что представляло нам отличительные черты особенного, личного, так сказать, слога нашего поэта, как то: его любимые обороты и иносказания, картины - мы старались передать по возможности близко; а игру слов такою же или равносильною игрою. Сверх того, обращали внимание на то, чтобы каждому стиху английскому у нас соответствовал стих русский: конечно, тут должны были встретиться некоторые исключения по самому свойству языков русского и английского; но ручаемся, что их немного. Самые перерывы стихов и рифмические вольности Шекспира мы часто выражали если не теми же, по крайней мере подобными. Стихам рифмованным у нас соответствуют рифмованные же. Формою мы жертвовали только тогда, когда того требовал или смысл, или гений русского языка. - Вот правила, которые мы соблюдали свято". {23} Новые переводческие принципы предполагали научный подход к оригиналу. Как Гнедич при переводе Гомера или Вронченко при переводе Шекспира, Кюхельбекер считал необходимым глубокое изучение подлинника. Разумеется, в тюремных условиях он мог осуществить это в очень ограниченной мере. Он располагал шекспировским текстом только в старом издании английского филолога XVIII в. Льюиса Тиболда (Theobald, 1688-1744), {24} которое, отмечал он, "хоть и очень хорошо, но почти столетней давности. С тех пор появились лучшие с более обстоятельными примечаниями и толкованиями". {25} Этот факт он счел необходимым специально оговорить в предисловии, обнаруживая хорошую осведомленность в истории изданий Шекспира: "<...> мы поневоле должны были отказаться от сличения чтений, разнствующих по изданиям: остоятельства лишили нас возможности достать оные; у нас не было ни Джонсонова, ни Стивенсова, ни Малонова. По необходимости мы переводили с одного Тибальдова издания: впрочем, немецкий перевод Венды {26} нам послужил к объяснению некоторых стихов темных". {27}
на шекспировские темы мы у него не обнаруживаем. Созданные Шекспиром необычные образы его не останавливали; он старался передать их на родном языке без изменений, буквально, и при этом сохранить поэтичность. Нередко это ему удавалось. Например:
The Lord's anointed temple, and stole thence
The life o' the building!
(II, 3, 73-75). {28}
В переводе:
В помазанный Господень храм и жизнь
Исхитило!
Подобных примеров можно привести немало. Образцом удачного воссоздания шекспировской образности служит знаменитый монолог Макбета о "зарезанном сне" (д. II, сц. 2), приобретший уже в первой редакции вид, близкий к окончательному (см. ниже, с. 45).
Иногда, правда, необычность поэтического образа смущала Кюхельбекера. Слова леди Макбет: "But screw your courage to the sticking-place" (I, 7,60) - были сперва переданы: "Только утверди неколебимо Свое бесстрашье" - и лишь во второй редакции приобрели вид: "Сердце завинти в груди покрепче". Выражение "downy sleep" (II, 3, 83) в первой редакции было переведено: "нежный сон", а во второй: "сон пуховый". {29}
создателей русского пятистопного драматического ямба. Пушкин даже счел нужным отметить в набросках предисловия к "Борису Годунову" (1830), что "у нас первый пример" пятистопного ямба "находим мы, кажется, в Аргивянах". {30} Точно следуя английскому тексту, Кюхельбекер рифмовал двустишия, завершающие отдельные сцены, и стихи в сценах ведьм.
Особое внимание уделял он игре слов у Шекспира, на передачу которой тратил немало сил. Он жаловался в дневнике: "Верх же трудностей Шекспировы "concetti": выпустить их нельзя - без них Шекспир не Шекспир, а между тем тут иногда бьешься над одним словом час, два и более". {31} С особо сложной игрой слов он столкнулся во втором действии "Макбета", где содержится знаменитый монолог привратника, построенный на каламбурах. С их передачей Кюхельбекер справился лишь отчасти: он нашел соответствие для игры словом "equivocator" (см. ниже его прим. 9), но дальше не сумел воссоздать игру с двумя значениями слова "goose" - "гусь", "портновский утюг", и его фраза: "Войди, портной, здесь, небось, гуся своего зажаришь" - лишена какого-либо смысла, хотя формально передает точно английский текст.
Первоначально Кюхельбекер архаизировал свои переводы за счет лексики. Такая тенденция соответствовала его литературной позиции, о которой он не без гордости заявлял: "<...> а я вот уж 12 лет служу в дружине славян под знаменами Шишкова, Катенина, Грибоедова, Шихматова". {32} Даже неологизмы, которые можно встретить в его переводах, вроде, например, "исшлец" (выходец) в "Макбете" (д. II, сц. 1), имеют архаический вид.
Архаизация в сочетании с буквализмом и стремлением соблюсти эквилинеарность, что столь трудно при переводах с английского на русский, имели пагубные последствия. Эквилинеарность требовала многих жертв. За счет сокращений язык обеднялся, а за счет архаизации утяжелялся. Стремясь к сжатости, Кюхельбекер употреблял редкие краткие формы слов вроде "свободить", "спех", "журба", "взгляньте" или сам создавал несуществующие сокращенные формы: "роскошствую" (вместо "роскошествую"), "взвьется" (вместо "взовьется") и т. п. В результате многие места перевода становились тяжеловесными, корявыми, неудобочитаемыми. В ряде случаев сокращения, изъятия служебных слов, местоимений делают первую редакцию перевода "Макбета" непонятной или искажающей смысл подлинника. Приведем два примера.
Монолог леди Макбет из 7 явления I действия:
Увлек? Тогда ты мужем был; решась
Быть боле, чем ты днесь, - тем большим мужем. -
Удобных не было тогда ни места,
Ни времени: их ты создать хотел.
Тебя преобразило. Я младенца
Вскормила; знаю, как его любить:
Сосец из нежных уст его, я череп
Как ты клялся!
Монолог Банко, открывающий 1 явление III действия:
Так! ты теперь царь, Кадор, Гламис, все,
Что обещали вещие!.. Но как?
И не пребыть сему в твоем потомстве:
Монархов многих быть отцом и корнем
Мне предрекли. Нашлася правда в них
(Как то явилось на тебе, Макбет!);
Оракулом не быть им и моим
И мне не уповать? - Но нет! довольно.
Иногда понять то или иное выражение в переводе можно лишь после сравнения его с оригиналом, как например в этой строке из монолога Макбета о Банко: "Ему поведали сынов царей!" (ср.: "They hail'd him father to a line of kings"; III, 1, 60).
Co временем Кюхельбекеру, очевидно, самому стала ясна неудовлетворительность такого метода перевода, и заметил он это в переводах Вронченко, которые прежде почитал образцовыми (свои недостатки, как известно, всегда заметнее у других). В 1834 г., сравнивая Вронченко и А. А. Шишкова как переводчиков и отдавая предпочтение последнему, он писал о переводах первого: "Они, правда, почти надстрочные, но вернее ли? Где у Вронченки гармония стихов Мильтона? сила и свобода Шекспировы? Все у него связано, все приневолено, везде виден труд, везде русский язык изнасильствован. Букву, тело своего подлинника, конечно, передает Вронченко; за то Шишкову доступнее душа, поэтический смысл переводимых им авторов". {33}
"душу, поэтический смысл" Шекспира, Кюхельбекер решительным образом перерабатывает свои переводы "Ричарда III" и особенно "Макбета". Сравнение отрывков из публикуемой второй редакции (см. ниже, с. 42, 49), соответствующих приведенным выше примерам из первой, думается, наглядно показывает, насколько естественнее, свободнее, поэтичнее становится речь шекспировских героев. В новых редакциях сказалась и эволюция поэтической манеры в позднем творчестве Кюхельбекера, тяготение его к реализму и упрощению поэтического языка. Последовательно устранялась архаизация, упрощалась и модернизировалась лексика. Вот ряд примеров, взятых из разных мест I-III действий "Макбета" в обеих редакциях:
1-я редакция
но все вотще
да заключу
не зрел я
влас мой восстает
вран
ознаменуем (кровью)
соплещешь
древа
кто сей, покрытый кровью?
Мы подлинно ль, о чем вещали, зрели?
2-я редакция
не помогло
оказать короче
не припомню
волос мой встает
я счел полезным
ворон
обмажем
похвалишь
деревья
Как весь он окровавлен!
То было ли, о чем мы говорили?
"Царь" становится теперь "королем" или "властителем"; старинное русское слово польского происхождения "хорунжий" для "sergeant" (I, 2, 3) заменяется "пятидесятником", "братанич" для "cousin" (I, 2, 24) - "молодцом". И все же вопреки осознанному стремлению переводчика избегать русификации в перевод проникли "барыня" (для "Mistress"; II, 1, 31), "барин" (для "master"; II, 3, 48) или "холоп" (для "servant"; III, 4, 132) - понятия из русского крепостного быта, или "постельничьи" ("chamberlains"; I, 7, 63) - понятие, связанное с русской стариной. Это явилось следствием неразработанности переводной лексики во времена Кюхельбекера.
Следует особо отметить во второй редакции "Макбета" попытку переводчика (чуть ли не первую в России) при передаче по-русски английских имен руководствоваться их произношением, а не написанием. Так, "Дункан" первой редакции (Duncan) превращается в "Донкэн", "Малькольм" (Malcolm) - в "Мальком", "Гламис" (Glamis) - в "Глэмс", "Росс" (Ross) - в "Рос", "Сейвард" (Siward) - в "Сейард" и т. д. Некоторые транслитерации Кюхельбекера были ошибочны (в частности, "Донкэн"). Но решение этого вопроса в условиях одиночного заключения, без возможности общаться со знатоками английского языка было настолько трудно, что он записал однажды: "<...> просидел вплоть до ужина у окна и читал Уакера: {34} английские гласные такой хаос, что едва ли добьюсь толку, как они произносятся". {35} Поэтому для нас представляют интерес не столько достигнутые результаты, сколько принципиальный подход Кюхельбекера к передаче английских имен.
Помещенные ниже три действия "Макбета" - это первая публикация из шекспировских переводов Кюхельбекера. Она подготовлена по беловому автографу, хранящемуся в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина (ф. 449, карт. 2, ед. хр. 3). После текста "Макбета" приводятся те из "замечаний" Кюхельбекера к первой редакции перевода (там же, ед. хр. 1), которые сохраняют значение для второй редакции, оставленной без примечаний (ссылки на них обозначены цифрами со звездочкой).