3. Начало литературно-критической деятельности
Творчество Кюхельбекера охватывает три десятилетия - с середины 1810-х по середину 1840-х гг. Он начал свой путь одновременно с Пушкиным и Дельвигом, а закончил в годы расцвета "натуральной школы", в лермонтовскую и послелермонтовскую эпоху русской литературы. Конечно, активным участником литературного процесса он был лишь до 14 декабря 1825 г. После ареста и приговора, в одиночном тюремном заключении, Кюхельбекер ощущал живую связь с современностью и общественным движением лишь в первые годы. С середины 1830-х гг. он мучительно пытается уловить смысл нового направления в развитии литературы и общества, читая журналы 1830-х гг., попадающие к нему не часто и не регулярно. Разбирается в позициях Полевого и Сенковского, замечает и особо отмечает критические статьи Белинского. В 1840-е гг., на поселении в Сибири, в беседах и спорах с другими ссыльными осмысляет критический и безбожный дух новой эпохи, лишившей человека идеалов и веры в свое предназначение. И все это время - пишет, заботясь о том, чтобы в его сочинениях присутствовала "родовая идея" времени. Эволюция творчества Кюхельбекера от 1810-х до середины 1840-х гг. протекает параллельно эволюции всей русской литературы этого времени.
Литературная позиция Кюхельбекера всегда была остро современной.
В первый период творчества Кюхельбекер, как и все лицеисты-поэты, - еще восторженный почитатель Жуковского и Батюшкова, он преклоняется перед элегической и гражданской музой Андрея Тургенева. "Сельское кладбище" Жуковского и "Элегия" А. Тургенева - любимые его стихи. Однако в отличие от остальных лицеистов это почитатель-полемист, все время оценивающий путь элегической поэзии, ее достижения и недостатки. Рядом с именем Жуковского для него стоит не менее уважаемое имя П. А. Катенина, рядом с Батюшковым - несправедливо забытый С. А. Ширинский-Шихматов. Осознавая различие направлений Катенина и Батюшкова, Кюхельбекер находит во всех них общее качество, самое для себя привлекательное: умение проникнуть в народные истоки поэзии и передать их современным стихом. Он настойчиво ищет современных форм выражения значительных гражданских идей, ищет поэтических средств осмысления политических и философских проблем века.
Кюхельбекер стремится познать исконно русские литературные* и народные основы языка, стихосложения, литературного стиля, отыскивает следы их влияния в новейшей поэзии. Так же анализирует он поэзию греческую или немецкую, отыскивая их исконные народные истоки. Особенно увлечен он идеей родства русского и греческого языка и стихосложения: примеряет к русской поэзии формы греческой, прослеживает воздействие греков на русских поэтов и драматургов XVIII в. и новейших.
Таким был Кюхельбекер в начальный период своего творчества: литератор, стремящийся к энциклопедичности познаний, полемист, обо всем имеющий собственное оригинальное суждение. Именно здесь, на лицейской скамье, складываются те взгляды, которые, развивая и уточняя их, пронесет Кюхельбекер через всю жизнь.
Теоретические воззрения его уже с Лицея отличаются известной последовательностью и строгостью. Главное достоинство литературного произведения, в соответствии с нормами романтической поэтики, заключается для него в оригинальности, самобытности, в которой отражается сущность народного характера и национальной культуры любого народа. Поэтому он приветствует переводы Батюшкова из "Антологии" (статья "О греческой антологии", 1820) и в кругу других русских оригинальных поэтов называет Жуковского - поэта, усвоившего "свободный и независимый германический дух" ("Взгляд на нынешнее состояние русской словесности", 1817). Однако основное внимание, естественно, уделяется Кюхельбекером размышлениям об отечественной литературе, он говорит о писателях, прокладывавших новые оригинальные пути развития русской поэзии. Отвергая французскую, "основанную на правилах" традицию, Кюхельбекер выдвигает на первый план поэтов и теоретиков, которые обращались к новым, не прижившимся в литературе размерам, искали новых, поражающих непривычное ухо резкой выразительностью художественных средств (таковы для Кюхельбекера Радищев, Востоков, Гнедич). Несколько позднее к ним присоединятся имена Катенина и Буниной ("Взгляд на текущую словесность", 1820). Разбирая стихотворения Катенина, Кюхельбекер говорит не столько о трех видах стихотворных размеров, сколько о трех поэтических системах русской литературы: народной (фольклорной), имитирующей античное стихосложение и античный мир и силлабо-тонической, новой, введенной в России лишь Ломоносовым. Не случайно Кюхельбекер отмечает, что каждому из трех размеров соответствует "особенный слог", и здесь намечается некоторая параллель с тем делением отечественной литературы на три вида, которое предлагал Шишков в речи при открытии "Беседы": Шишков выделял народные стихотворения, славянскую священную поэзию и, наконец, в современном стихотворстве те роды поэзии, которых ранее в русской литературе не имелось. {Шишков А. С. Собр. соч. и переводов, ч. IV. СПб., 1824, с. 139-141.}
Теоретически Кюхельбекер провозглашает еще равноправие всех трех систем, но симпатии критика принадлежат первым двум. Отсюда, пока еще с оговорками, делается шаг к признанию поэтических опытов Катенина с его живописными "дикими красками" и, главное, с попыткой "сблизить наше нерусское стихотворство с богатою поэзиею русских народных сказок и преданий - с поэзиею русских нравов и обычаев". И в творчестве Буниной главным для Кюхельбекера оказывается ее самобытность, независимость ее творческого пути от достижений Дмитриева, Жуковского, Батюшкова.
Сам Кюхельбекер в стихотворениях лицейского и первых послелицейских годов создает еще произведения, соответствующие поэтической системе Жуковского. Такова, например, "Мечта" (1819), где не только развивается глубоко органичная для Жуковского тема, но изображается и излюбленный этим поэтом пейзаж, и его любимое время суток:
Один над озером вечернею порою -
и характерная для Жуковского система эпитетов: сладкая мечта, стыдливая луна, томная грусть, темная даль, и даже те олицетворения, выделяемые прописными буквами, над которыми впоследствии сам автор будет издеваться в статье "О направлении нашей поэзии..." (1824):
... со мной в молчанье Сестра
Уныния - Печаль. {*}
{* Кюхельбекер В. К. Избр. произв. в 2-х т., т. 1, с. 99.}
Однако уже в эту пору он стремится и к созданию произведений подчеркнуто оригинальных, написанных необычными размерами ("К Матюшкину", 1817; "Сократизм", 1817; "Гимн Бахусу", 1817, и др.). А на знаменитом лицейском экзамене в 1815 г. вслед за Пушкиным читает стихотворение "Бессмертие есть цель жизни человеческой", в котором следует "Гимну лиро-эпическому..." Державина:
Из туч сверкнул зубчатый пламень.
По своду неба гром протек,
Взревели бури - челн о камень... {*}
{* Там же, с. 65.}
Сравним у Державина:
Как Запад с Севером сражался,
И молньи с молньями секлись,
И небо и земля тряслись... {*}
{* Державин Г. Р. Соч., т. III. 2-е акад. изд. СПб., 1870, с. 105.}
Не случайно в статье о переводах из греческой "Антологии", похвалив стихи Батюшкова, он все же
Обращаясь к национальной русской тематике в конце 1810-х гг., Кюхельбекер создает очень характерное для его литературной позиции стихотворение, написанное по мотивам "Лесного царя" Гете, - балладу "Лес":
Во сыром бору
Ветер завывает;
На борзом коне
{*}
{* Кюхельбекер В. К. Избр. произв. в 2-х т., т. 1, с. 122-123.}
Молодец везет "красную девицу", в лесу "бродит леший", "поют русалки", молодец в конце баллады рыдает "над бездушным телом". Это маленькое стихотворение, плохо удавшееся автору, является сознательным литературным экспериментом, который должен был занять определенное место в одной из важнейших литературных баталий 1810-х гг. из-за переделки немецкой баллады Бюргера "Ленора". Как известно, в 1816 г. Катенин своей балладой "Ольга" демонстративно выступил против "Людмилы" Жуковского (1808). Катенина не устраивала легкость, элегическая меланхоличность, приданные Жуковским оригиналу. "Ольга" написана нарочито грубо, жестко, простонародно, несколько более, чем у Жуковского, русифицирована. Тогда же, в 1816 г., балладу Катенина подверг уничтожающему разбору Гнедич, которому резко и остроумно отвечал Грибоедов.
Кюхельбекер, так же как и Жуковский, и Катенин, обратился к немецкой балладе: образец его баллады "Лес" - "Лесной царь" Гете, кстати, тоже переведенный Жуковским в 1818 г. Кюхельбекер, подобно Катенину, только в еще большей степени, русифицирует текст немецкой баллады, используя для этого и размер, и постоянные эпитеты, и русскую, вместо немецкой, мифологию: леший, русалки.
"отверженного" поэта, С. А. Ширинского-Шихматова, некоторые параллели с его стихотворением "Возвращение в отечество любезного моего брата..." (1810) могут быть отмечены в стихотворении Кюхельбекера "Брату" (1819). Творчество Шихматова, одного из самых последовательных соратников Шишкова, издавна привлекало внимание Кюхельбекера. Стихотворение "Возвращение в отечество..." в свое время возбудило обширную полемику, оно распространяло высокий стиль на произведения лирического, интимного жанра и было, видимо, известно Кюхельбекеру. {См. текст стихотворения и комментарии к нему в кн.: Поэты 1790-1810-годов. Л., 1971 (Б-ка поэта. Большая серия), с. 412-418, 843.} Он и позднее с сочувствием и восхищением цитировал "Возвращение" в своем "Дневнике" (см. с. 189 наст. изд.). У Шихматова и Кюхельбекера совпадают адресаты и тема (приезд - отъезд брата), начинаются оба стихотворения с описания весны, упоминаются кони, описываются прошлые странствия одного и будущие другого. Роднит Кюхельбекера с Шихматовым в этом стихотворении и некоторая нарочитая архаика: вран, лоно, благоухают дерева, слияны с синевою, и пр. Такими были настроения Кюхельбекера, когда в 1821 г. он отправился в качестве секретаря А. Л. Нарышкина в путешествие по Европе. Результатом этой поездки явилась большая книга путевых заметок, опубликованная частями в разных журналах, преимущественно в "Мнемозине". "Путешествие" Кюхельбекера - последняя его дань идущим от Карамзина традициям Жуковского. Книга, несомненно, связана со знаменитыми "Письмами русского путешественника" Н. М. Карамзина. Ее роднит с этим произведением и сама эпистолярная форма, с легкой руки Карамзина привившаяся в русской литературе путешествий, {Ср., например: Измайлов В. Путешествие в Полуденную Россию. В письмах изданных Владимиром Измайловым. Ч. 1-4, М., 1800-1802.} и культ дружбы, столь характерный для "Писем" и подхваченный Кюхельбекером, который поэтизирует разлуку с родными и друзьями: "Мы уже дня три едем довольно однообразными песчаными местами: одно воспоминание о моих милых меня живит и отгоняет от души скуку. Признаюсь, что я никогда не любил вас так, как теперь, в разлуке с вами. Навеки останется у меня в памяти мгновенье, когда переехал я через границу" (письмо 5). Эта тирада, несомненно, перекликается с хрестоматийным началом "Писем русского путешественника": "Расстался я с вами, милые, расстался! Сердце мое привязано к вам всеми нежнейшими своими чувствами, а я беспрестанно от вас удаляюсь и буду удаляться!". {Карамзин Н. М. Избр. соч. в 2-х т., т. 1. М. -Л., 1964, с. 81.} Роднят книгу Кюхельбекера с "Письмами" Карамзина и не лишенные налета сентиментальной меланхолии рассуждения о жизни и смерти, о быстротекущем времени, о детстве и пр. (см., например, письмо 2).
"несколько прекрасных мыслей" в "Путешествии" увидел Булгарин. {Ф. Б[улгарин]. Мнемозина... - Литературные листки, 1824, март, No 5, с. 184.}
При этом в отличие от Карамзина, интересовавшегося большим кругом предметов, Кюхельбекер в своих путевых заметках основное внимание уделил вопросам искусства. Рецензент "Благонамеренного" сочувственно отметил эту главную тему "Путешествия": "Автор описывает Дрезденскую картинную галерею, красноречиво излагает свои мысли о красотах и недостатках великих художников, пленительно описывает картины Метсю, Дау, Баттониеву Магдалину... Все шесть писем написаны пламенным слогом, и читатель может быть недоволен только одним: зачем г. Кюхельбекер напечатал только шесть писем?". {Литературное наследство, т. 59, с. 282. Текст рецензии сопровожден статьей М. К. Константинова "О принадлежности Рылееву рецензии на "Мнемозину"". Атрибуция основательно оспорена Ф. Бирюковым. См. его заметку "Рылееву не принадлежит" (Русская литература, 1963, No 2, с. 197-210).} В то же время искусствоведческие штудии Кюхельбекера вызвали упрек Булгарина, тогда, после первого тома "Мнемозины", еще сочувственно относившегося к ее издателям. Булгарин считал, что путевые заметки не должны заменять каталогов картинных галерей. {Ф. Б[улгарин].
В отношении будущего декабриста к изобразительному искусству отчетливо проступает его романтическая позиция. Кюхельбекер готов восхищаться мастерством живописцев фламандской школы, но в целом это искусство отвергается любознательным путешественником: в нем есть верность натуре, за которую ратовал классицизм, охотно допускавший грубость картин в низких жанрах, но нет духовности - "вдохновения и прелести", по словам Кюхельбекера.
Отсюда проистекает неприятие Кюхельбекером не только Рубенса, но и Рембрандта и противопоставление им художников итальянской школы. Так, у Корреджо он ценит "свободу, легкость, правильность, воображение, чувство" и восторженный романтический гимн посвящает Сикстинской мадонне Рафаэля, воплощающей высшее, неземное духовное начало.
"Путешествия" полностью не дошла до нас - опальный, подозреваемый в либерализме автор в первую очередь публиковал невинные в политическом отношении страницы). Однако стремление к свободе, бунтарский дух время от времени появляются в его письмах, особенно тогда, когда мы, в редких случаях, имеем дело с текстом, еще не прошедшим цензуры и автоцензуры. Так, в романтическом горном уединении Кюхельбекер разражается вольнолюбивой тирадой: ".. я был счастлив, потому что никакая человеческая власть до меня не достигала и ничто не напоминало мне зависимости, подчиненности" (см. с. 659 наст. изд.). В другом месте он упоминает Пугачева в одном ряду с царями Екатериной II и Наполеоном (с. 660 наст. изд.). Эти настроения родственны тому тираноборческому пафосу, с которым Кюхельбекер читал в Париже свои лекции о русском языке и литературе.