Глава I
14-ое Декабря 1825 г. -- печальный день въ исторiи нашей словесности. Вспышка политической мысли, перешедшая съ необычайной быстротой въ решительное действiе, вырвала изъ среды нашего образованнаго общества, столь малочисленнаго въ те годы, много даровитыхъ людей и среди нихъ несколькихъ поэтовъ. Память объ этихъ поэтахъ мы сохранили, но отъ времени очень потускнели ихъ образы. Поступокъ, на который они решились, какъ-то отодвинулъ въ тень те ихъ думы и чувства, которыя не имели прямого отношенiя къ тому, что совершилось на сенатской площади; и эти поэты, романисты и критики, затерявшiеся сначала среди каторжныхъ и солдатъ, такъ и остались потомъ затерянными въ длинномъ списке лицъ, ихъ товарищей по несчастiю. Мы знаемъ, кто были декабристы, какъ выразители известныхъ общественныхъ и политическихъ взглядовъ, но немногiе помнятъ этихъ людей какъ писателей, пролагавшихъ новые пути для самобытнаго развитiя нашей словесности, о судьбе которой они при всемъ ихъ иностранномъ образованiи и воспитанiи такъ заботились. Чтобы вполне оценить ту потерю, которую мы понесли 14 Декабря, надо припомнить, что этими людьми было сделано въ сфере иныхъ помысловъ и желанiй, чемъ те, за которые они непосредственно пострадали. Среди нихъ былъ, какъ известно, и Кюхельбекеръ.
Это была одна изъ самыхъ оригинальныхъ личностей своего времени -- яркiй и цельный типъ энтузiаста, романтически настроеннаго юноши, того самаго "прекраснодушнаго" и "растрепаннаго" юноши, надъ которымъ, въ сороковыхъ годахъ, такъ безжалостно смеялся Белинскiй после того, какъ самъ на себе- испыталъ все траги-комическое обаянiе такого энтузiазма. Въ эпоху царствованiя Александра I этотъ типъ только. что зарождался и имелъ свое особое место среди тогдашнихъ массоновъ, членовъ библейскаго общества, мистиковъ, разныхъ сектантовъ, вольтерьянцевъ, безпечныхъ жуировъ, поборниковъ мракобесiя, философовъ и скучающихъ резонеровъ -- однимъ словомъ среди всей необычайно пестрой толпы типичныхъ людей, которыми было такъ богато это царствованiе. Прямымъ родственникомъ такого неистоваго энтузiаста былъ известный Чацкiй, въ уста котораго Грибоедовъ вложилъ свою сатиру.
Этотъ мечтатель всегда въ волненiи, всегда его речь полна пафоса; философская, религiозная или нравственная тема всегда развивается имъ съ известной тревогой, con brio; въ его художественномъ творчестве нетъ ни выдержанности, ни цельности, но зато всегда есть восторгъ, полетъ горе, всегда неизменная способность съ высоты смотреть на все въ жизни.
Съ высоты смотрелъ на все и Кюхельбекеръ; его восторгъ не замыкался впрочемъ въ какой-либо определенной сфере идей или настроенiй. Нашъ романтикъ не отдавалъ въ своемъ творчестве такого явнаго предпочтенiя гражданскимъ чувствамъ, какъ Рыжеевъ; не подчинялъ своей фантазiи дидактике и мистике такъ явно, какъ кн. В. Ф. Одоевскiй; философiя не играла въ его поэзiи такой первенствующей роли, какъ въ поэзiи Веневитинова; онъ не любилъ, какъ Баратынскiй, слишкомъ откровенно исповедываться въ самыхъ тайныхъ и сокровенныхъ чувствахъ передъ читателемъ; вакхическiй восторгъ не имелъ надъ нимъ той власти, какую онъ имелъ надъ музой Языкова; и наконецъ бравурно-сатирическiй тонъ не былъ ему такъ обыченъ и прiятенъ, какъ Марлнискому.
Въ поэзiи Кюхельбекера было всего по немногу; онъ ко всему прислушивался и хотелъ на все дать откликъ. Это былъ не сильный откликъ, но всегда искреннiй и главное -- восторженный.
И вотъ этотъ-то энтузiастъ, прошедшiй строгую школу западнаго романтизма, старался изо всехъ силъ стать "самобытнымъ" и "народнымъ" въ своемъ творчестве. Онъ хотелъ въ прошломъ Россiи и въ ея настоящемъ, въ ея преданiяхъ и жизни найти пищу для вдохновенiя, предлогъ для восторга -- и онъ, кроме того, желалъ, чтобы это вдохновенiе облеклось подъ его перомъ въ чисто русскую форму.