Глава II
Жизнь Вильгельма Карловича -- целая романтическая поэма, весьма, впрочемъ, печальная.
Родился Кюхельбекеръ въ 1797 году, въ немецкой семье, но роднымъ языкомъ былъ для него языкъ русскiй. Въ то время, когда онъ еще ни слова не зналъ по-немецки, русская кормилица и русскiя няньки давали ему первые уроки словесности. Вторымъ учителемъ въ теже детскiе годы былъ Карамзинъ. Въ 1812 году мы встречаемъ Кюхельбекера въ частномъ пансiоне въ городе Верро, а три года спустя (1815) воспитанникомъ Царскосельскаго Александровскаго лицея. Здесь при хорошихъ успехахъ въ наукахъ, онъ, кажется, не могъ похвастаться хорошимъ поведенiемъ; начальство его наказывало, но товарищи любили за доброту его сердца, за его горячность, за эксцентричность темперамента, комическая сторона котораго не заслоняла для лицъ, его близко звавшихъ, идейной сущности всехъ его странностей. Изъ всехъ товарищей его соединяла кажется наиболее тесная дружба съ Пушкинымъ и Дельвигомъ. Ихъ тройственный союзъ питалъ въ немъ порывы къ великому и любовь къ добру, какъ онъ самъ признавался въ одномъ прочувствованномъ стихотворенiи, когда говорилъ о Царскомъ Селе:
И месяцъ протекалъ надъ юношей -- въ молчаньи!
Здесь мирныя места, где возвышенныхъ музъ
Небесный пламень ихъ и радости святыя.
Порывъ къ великому, любовь къ добру -- впервые
Союзъ младыхъ певцовъ, и чистый, и священный
Всесильнымъ навыкомъ и дружбой заключенный
Былъ начатъ и свершенъ! *).
* "Благонамеренный" 1818, часть III, 183--4. "Посланiе къ Д.... и П...... ", а также "Сынъ Отечества" 1818. XLVIII, 129 "Къ Пушкину и Дельвигу".
который еще ребенкомъ любилъ углубляться въ рощи и восторженно импровизировать рыцарскiя сказки и поэмы, который жилъ всегда во вражде съ, арифметикой и всегда изящную, идеальную сторону жизни предпочиталъ матерiальной -- онъ былъ совсемъ не созданъ для какой-либо службы, за исключенiемъ, конечно, службы музамъ, съ которыми онъ въ особенности сдружился въ Лицее. Плоды его вдохновенiя ценились во всехъ редакцiяхъ того времени, и притомъ самыхъ серьезныхъ; а онъ самъ сталъ скоро близкимъ другомъ и знакомымъ всехъ молодыхъ и старыхъ литераторовъ Петербурга и Москвы. Знакомый Карамзина, Крылова, Жуковскаго {Съ 1817 г. "Русскiй Архивъ", 1871, 0174.}, Гнедича и Катенина, котораго онъ очень любилъ {Русская Старина" 1876. Августъ, 530.}, онъ былъ близкимъ товарищемъ Пушкина, Дельвига и близкимъ прiятелемъ Баратынскаго {Съ 1819 года.}, Плетнева, Грибоедова {Онъ близко сошелся съ Грибоедовымъ на Кавказе, въ 1822 г. "Русская Старина", 1874. Май, 160. На его глазахъ писалось и "Горе отъ ума". "Русская Старина", 1875. Сентябрь, 84.}, Туманскаго, Рылеева, Марлинскаго-Бестужева и В. Ф. Одоевскаго. Въ 1821 году онъ вышелъ въ отставку. Одно время его занимала мысль посвятить себя науке и ея преподаванiю, что для него не было-бы новинкой, такъ какъ онъ, служа въ министерстве, въ то же время былъ учителемъ русскаго и латинскаго языковъ въ Педагогическомъ институте.
Планы эти разстроились: онъ уехалъ за-границу секретаремъ при А. H. Нарышкине. Побывалъ онъ въ Германiи, исходилъ тамъ все музеи и картинныя галлереи и знакомился съ кемъ только могъ изъ более или менее известныхъ людей. Въ Веймаре Кюхельбекеръ посетилъ Гете и отметилъ съ большой радостью, что старикъ интересуется русской литературой... Небо Италiи, кажется, не особенно его пленило и онъ тосковалъ на юге; но скоро Парижъ его утешилъ. Прiехавъ въ этотъ городъ въ 1821 году, онъ сталъ вольной птицей: разсорился со своимъ "бариномъ" и изъ секретаря превратился въ свободнаго художника-литератора, очень смелаго, судя по тому, что онъ не постеснялся выступить передъ французской аудиторiей въ роли лектора славянскихъ литературъ и языка. Лекцiи, говорятъ, имели большой успехъ, но ихъ прекратили очень скоро по требованiю русскаго правительства. На Кюхельбекера долго косились, такъ что его прiятель и бывшiй циректоръ Лицея, Энгельгардтъ, еще въ 1823 году советывалъ ему вообще на некоторое время удалиться съ литературнаго горизонта {"Русская Старина", 1875. Іюнь, 363.}. Однако серьезныхъ последствiй эта непрiятность для него не имела, и, вернувшись въ Петербургъ осенью 1821 года, онъ уже въ декабре этого года очутился на Кавказе чиновникомъ при Ермолове. Онъ уехалъ-бы и дальше въ Персiю, какъ ему предлагали, если бы довольно бурная ссора и дуэль {"Русскiй Архивъ", 1888. II, 0119.} съ однимъ близкихъ Ермолову лицомъ не заставили его черезъ полгода вернуться въ Россiю и на весь 1823 годъ запереться въ деревне. Здесь ему, конечно, не сиделось. Въ конце 1823 года, онъ переселился въ Москву, сталъ опять вольнымъ преподавателемъ русской словесности въ университетскомъ пансiоне и въ частныхъ домахъ, и вновь весьма усердно принялся за литературную работу. Носился онъ тогда съ планомъ одной вольнолюбивой трагедiи, которую мечталъ посвятить Государю {"Русская Старина", 1876. Іюль, 363.}. Въ 1824 году онъ состоялъ редакторомъ очень известнаго въ то время альманаха "Мнемозина", который онъ издавалъ вместе съ В. Ф. Одоевскимъ. Весна 1825 года застала его въ Петербурге, где у него не было никакихъ определенныхъ занятiй. Въ конце года открылись опять кое-какiе виды на педагогическую деятельность, но съ 14-го декабря началась для него новая жизнь, опять жизнь странника, но на этотъ разъ невольнаго. Известно, какъ эксцентрично онъ себя велъ на Сенатской площади {Объ его участiи въ деде Декабристовъ см. Н. А. Гистфрейндъ. "". Спб. 1901.} и какъ въ тотъ же день ночью онъ пустился пешкомъ въ далекое путешествiе къ нашей западной границе. Его задержали въ Варшаве по внешнимъ приметамъ, которыя съ точностью описалъ, говорятъ, Булгаринъ {Гречь, "Записки о моей жизни". Спб. 1886, 388.}. Онъ былъ арестованъ, когда входилъ въ городъ и 25 января 1826 года доставленъ въ Петербургъ въ Петропавловскую крепость {О допросе его см. "Русская Старина", 1873, апрель, 468.}. Судъ вынесъ ему смертный приговоръ, замененный 15-ти-летнимъ арестомъ въ крепостяхъ и затемъ пожизненной ссылкой. Изъ Петропавловской крепости его перевели въ Шлиссельбургъ, оттуда въ казематъ Динабургской крепости, затемъ по прошествiи четырехъ летъ въ Ревельскую цитадель (1831), потомъ въ Свеаборгскую крепость и наконецъ оттуда въ 1835 году онъ попалъ на поселенiе въ восточную Сибирь, въ Баргузинъ.
Какъ жилось ему въ этихъ тюрьмахъ, можно легко себе представитъ -- но Кюхельбекеръ не унывалъ. Если для него, какъ онъ говорилъ {"Русскiй Архивъ", 1881, I, 138.}, "не существовало времени вообще, и десять летъ и завтра были одно и то-же", то у него зато было много времени для чтенiя и писанiя, въ чемъ ему не отказывали. Онъ въ тюрьме выучился многимъ языкамъ {"Русская Старина", 1876. Августъ, 503.}, и его нередко посещало вдохновенiе. Помирившись съ гибелью своей личной жизни, онъ опасался лишь гибели своего таланта {"Русская Старина", 1875. Августъ, 512--518.}. Эти опасенiя были напрасны, но все-таки, хотя онъ и сдружился съ своимъ одиночнымъ заключенiемъ {"Русская Старина", 1891. Октябрь, 61.},оно его надломило и съ выходомъ изъ тюрьмы для него началось медленное увяданiе. Съ внешней стороны жизнь въ Сибири была, конечно, лучше тюрьмы, но она сложилась для него весьма несчастливо. Намекая на провинцiальное общество, среди котораго ему пришлось жить, онъ сравнивалъ себя съ Прометеемъ, заклеваннымъ воробьями {"Русская Старина", 1891. Октябрь, 66.}, но всего больше угнетала его нужда и быстро развивавшаяся смертельная болезнь. Въ Сибири онъ женился (1837) и какъ будто на время помолоделъ. Но крайней мере, посылая Пушкину передъ своей свадьбой стихотворенiе на 19-е октября, онъ писалъ ему съ некоторымъ чувствомъ гордости: "человекъ, который десять летъ сиделъ въ четырехъ стенахъ и способенъ еще любить довольно горячо и молодо -- ей Богу достоинъ некотораго уваженiя" {"Русскiй Архивъ", 1881. I, 144.}. Но начинать вторую жизнь было уже поздно, темъ более, что нужда и болезнь делали свое дело. Кюхельбекеръ угасалъ очень быстро. Онъ умеръ 11-го августа 1846 года, въ Тобольске, куда онъ попалъ после долгихъ странствованiй по разнымъ местамъ Сибири {Бiографическiя сведенiя о жизни Кюхельбекера даны въ "Русской Старине", 1875. Іюль, 333--358.}.