Глава III
Она бросалась въ глаза и производила оригинальное впечатленiе даже своей внешностью. "Длинный до безконечности, притомъ сухой и какъ-то странно извивавшiйся всемъ теломъ, что и навлекло ему эпитетъ "глиста", Кюхельбекеръ еще въ Лицее былъ предметомъ постоянныхъ и неотступныхъ насмешекъ. Съ его эксцентрическимъ умомъ, съ пылкими страстями, съ необузданною вспыльчивостью онъ, почти полупомешанный, всегда готовъ былъ на самыя курьезныя проделки" -- такъ аттестуетъ его баронъ Корфъ {Записка гр. М. А. Корфа Я. Гротъ. "Пушкинъ и его лицейскiе товарищи и наставники". Спб. 1887, 273--4.}, не всегда, впрочемъ, безпристрастный судья въ оценке ума и характера своихъ прежнихъ лицейскихъ товарищей. Въ данномъ случае, однако, это свидетельство подтверждается не только дошедшими до насъ эпиграммами, написанными на Кюхельбекера, но и словами многихъ лицъ, хорошо его знавшихъ въ разные годы его жизни. Эти лица -- почти все къ нему весьма расположенные люди -- выносили о немъ впечатленiе, какъ о какомъ-то ненормальномъ человеке. Всюду, куда онъ ни попадалъ, всегда, за что онъ ни брался -- въ Лицее, въ Париже, на Кавказе, на сенатской площади, въ Варшаве, онъ всегда былъ героемъ приключенiй, хотя, конечно, не искалъ ихъ. Все, начиная съ императора Александра I {"О. М. Бодянскiй въ его дневнике 1840--50". "Русская Старина" 1888. Ноябрь, 414.}, знали за нимъ эту способность становиться всегда въ какое-то неловкое положенiе и къ людямъ, и къ событiямъ, и многiе приписывали эксцентричность и взбалмошность его порывистаго и романтическаго характера иногда прямо его умственной неуравновешенности. Но считать его умственно поврежденнымъ такъ же неверно, какъ причислять его къ фанатикамъ какой-либо идеи, напр. политической {М. Корфъ. "Восшествiе на престолъ императора Николая I" Спб. 1857, 175.}. Онъ жилъ вспышками мысли и чувства; но ни те, ни другiя никогда не теряли своей естественной связи, хотя, съ другой стороны, эта связь никогда не была на столько тесной, чтобы превратить его въ последовательнаго служителя какого-нибудь определеннаго дела.
"сумашедшiй", когда имъ приходилось говорить о Кюхельбекере. Такъ выражался о немъ Карамзинъ {"Письма Н. М. Карамзина къ И. И. Дмитрiеву". Спб. 1866, 413.}, Жуковскiй {"Русскiй Архивъ". Письма В. А. Жуковскаго къ А. И. Тургеневу 207, а также письмо Жуковскаго къ Кюхельбекеру 1823 г. "Русская Старина" 1875. Іюль, 364.}, такъ отзывался Гречъ {Гречъ. "Записки о моей жизни". Спб. 1886, 368, 389.}, утверждая, что Кюхельбекеръ, какъ полоумный, и не могъ подлежать уголовному суду; такъ думалъ, если верить Гречу, и Грибоедовъ {Гречъ. "Записки о моей жизни" 384.}. Такое же впечатленiе вынесъ о немъ Ксенофонтъ Полевой, который въ 1824 году имелъ достаточно времени, чтобы къ нему присмотреться. "Кюхельбекеръ былъ очень сведущiй и даже даровитый человекъ, но, можно сказать, весь составленный изъ нелепостей -- пишетъ Полевой {"Записки К. А. Полевого" Спб. 1888, 181, 93.} -- съ этимъ человекомъ нельзя было разсчитывать логически ни на что: онъ часто поступалъ и действовалъ, какъ въ жизни, такъ и въ литературе, совершенно наперекоръ разсудку". Наставникъ Кюхельбекера и вместе съ темъ его добрый знакомый, директоръ Лицея Е. А. Энгельгардтъ, также смотрелъ съ некоторымъ опасенiемъ на странности характера Кюхельбекера и деликатно ему выговаривалъ. "Твоя голова творитъ часто dumme Streiche, -- писалъ онъ ему {Письмо 1823 г. "Русская Старина", 1876. Іюль, 362.}, -- тебе нравятся твои, такъ называемыя, странности, но оне въ глазахъ одной половины людей, съ тобой живущихъ -- необдуманность, сумасбродство, въ глазахъ другой половины -- преступленiе {"Русская Старина" 1875. Іюль, 365.}; нужно, чтобы тебя меньше тешила мысль, что ты человекъ странный. Быть страннымъ дозволяется, не надобно только, чтобы самъ человекъ это сознавалъ или говорилъ" {"Русская Старина" 1876. Іюль, 367.}.
"Который тебе годъ, любезный Кюхельбекеръ, -- спрашивалъ его въ 1823 году его знакомый, поэтъ В. И. Туманскiй {"Русская Старина" 1875. Іюль, 375.} -- мне очень стыдно признаться тебе, что будучи гораздо моложе, я обогналъ тебя въ благоразумiи".
наслажденiе "вечнаго стремленiя" и ограждая себя отъ разныхъ поспешныхъ приговоровъ, онъ писалъ про себя въ 1820 г. въ альбомъ одной знакомой {"Заметка В. Кюхельбекера въ Альбомъ С. Д. П -- ой 1820 г." "Библiографическiя Записки" 1858. I, 237.}: "Онъ всегда былъ недоволенъ своимъ настоящимъ положенiемъ, всегда имъ жертвовалъ будущему, и въ будущемъ предвиделъ одне непрiятности; его многiе почитали человекомъ необыкновеннымъ и ошибались, другiе... Верьте, что онъ былъ лучше и хуже модны и сужденiй о немъ людей, знавшихъ только его наружность".
Быть можетъ, еще правильнее понялъ онъ свою душу, когда после долгихъ летъ тюрьмы и ссылки, припоминая, какъ Искупитель благословлялъ детей -- онъ чистосердечно признался, что и онъ младенецъ, и что до гроба быть такимъ младенцемъ -- вотъ все, о чемъ онъ проситъ Бога {"Русская Старина" 1891. Февраль, 280. Стихотворенiе Кюхельбекера.}.
любви на земле, ненавидеть свирепо техъ, кто причиняетъ боль ближнему, уметь сострадать, не отступать передъ невозможнымъ, грозить и не замечать, какъ безсильна угроза, и какъ другiе надъ ней смеются, наконецъ, любить чудесное и чудить, засыпать подъ сказку и капризничать при пробужденiи -- если все это значитъ быть ребенкомъ, то такимъ именно и былъ нашъ государственный преступникъ и до катастрофы, и после нея.