Глава VIII
Поэтическое творчество Кюхельбекера въ первый перiодъ его жизни было творчествомъ, въ полномъ смысле слова не оригинальнымъ. Все его оды, песни, баллады и поэмы представляли отзвуки западныхъ литературныхъ теченiй, и притомъ отзвуки довольно слабые. То, что придаетъ этимъ перепевамъ некоторый интересъ, это -- попытка разнообразить иноземный мотивъ внешними аксессуарами мнимой народности, гоняясь за которой, нашъ писатель не брезгалъ даже совсемъ не поэтичными славянскими архаизмами.
Такихъ архаизмовъ очень много въ раннихъ стихотворенiяхъ Кюхельбекера, преимущественно религiозныхъ, въ этихъ восторженныхъ обращенiяхъ къ Богу {Какъ, напр., "Упованiе на Бога". "Мнемозина" III. 84; въ особенности "Къ Богу". "Мнемозина" I, 51.}, которыя онъ слагалъ въ самый разгаръ своего увлеченiя античной антологiей. Но если въ этихъ стихахъ, въ которыхъ чувствовалось веянiе библейской лирики и преимущественно псалмовъ, такая архаическая речь и была до известной степени допустима, она производила странное впечатленiе въ историческихъ балладахъ, которыя Кюхельбекеръ любилъ слагать по примеру Жуковскаго и 'Катенина. Здесь, какъ, напр., въ балладахъ "Святополкъ Окаянный" {"Мнемозина" I, 53.} и "Рогдаевы Псы" {"Мнемозина" III, 13.} (трогательная исторiя о томъ, какъ обманутаго девицей витязя лижутъ и утешаютъ верные псы) -- все эти фигуры умолчанiя, вопрошенiя и повторенiя, съ невероятнымъ нагроможденiемъ пышныхъ, велелепныхъ словъ, лишали балладу и той скромной красоты, которая иногда заключена въ самомъ содержанiи.
Для патетическаго и сильнаго, которое онъ очень любилъ въ поэзiи, у Кюхельбекера не хватало ни полета фантазiи, ни внешняго выраженiя. Риторика и вычурность часто пересиливали живое чувство.
Это живое поэтическое чувство, котораго было немало въ душе нашего писателя, находило себе более соответствующую форму, иногда даже красивую, когда поэтъ переходилъ отъ возвышенныхъ темъ къ темамъ более простымъ, и когда онъ писалъ въ стиле античной антологической поэзiи или въ стиле сентиментально-романтической песни, столь распространенной въ его время. Кюхельбекеръ, какъ и все наши поэты начала столетiя, любилъ такое смешенiе разнообразныхъ стилей -- античнаго и средневековаго.
Къ мотивамъ античной антологiи Кюхельбекеръ имелъ большое пристрастiе и онъ пытался реставрировать эти старыя мысли, чувства и настроенiя, главнымъ образомъ, изъ чистой любви къ красоте {Много тонкихъ стилистическихъ замечанiй разсеяно въ его статье: "О греческой антологiи". "Сынъ Отечества" 1820, LXII, 145--151.}. Только въ самый раннiй перiодъ своей деятельности, тотчасъ после выхода изъ Лицея, написалъ онъ драму изъ античной жизни съ резко гражданской тенденцiей. Это была "вольнолюбивая" трагедiя "Аргивяне", которую онъ мечталъ посвятить императору Александру I. Трагедiя была написана пятистопнымъ, но весьма некрасивымъ ямбомъ, въ возвышенно-патетическомъ тоне, который долженъ былъ соответствовать трагической исторiи о вольнолюбивомъ герое, захватившемъ обманно верховную власть въ свои руки и отданномъ на растерзанiе Эриннiямъ.
Эта драма была единственной его попыткой написать гражданскую трагедiю съ античными лицами и костюмами: ея литературное достоинство заключалось не въ строгости мысли, не въ драматичности положенiй, а лишь въ необычайной, чисто романтической "свободе" языка и размера.
Эту свободу Кюхельбекеръ старался въ значительной степени обуздать, когда писалъ свои мелкiя стихотворенiя въ томъ-же древнемъ стиле.
Припомнимъ некоторыя изъ этихъ стихотворенiй, чтобы дать понятiе хоть о структуре стиха Кюхельбекера, такъ какъ въ темахъ и въ настроенiи нетъ особеннаго разнообразiя.
То это старая тема о безпощадной власти судьбы, иногда, впрочемъ, скрашенная размышленiемъ о томъ, что все-таки человекъ выше этой судьбы и душой никому не подвластенъ, такъ какъ можетъ жить и въ прошедшемъ, и въ будущемъ {"Моимъ Сарско-Сельскимъ друзьямъ". "Сынъ Отечества" 1817, XXXIX, 26.}; то это напоминанiе о томъ, что
Следуя всюду
Взоромъ за смертными,
Грозно, невидимо
Выузнавъ промыслы,
Взвесивъ деянiя,
Тихо Эриннiи
Перстъ приближаютъ
Къ сжатымъ устамъ, *)
"Адрастея". "Сынъ Отечества" 1817, XL, 187.
то это веселый гимнъ въ честь бога Вакха и въ честь вина {"Бакхическая песнь". "Благонамеренный", 1819 ч. VII, 11. "Гимнъ Бакхусу". "Мнемозина", IV, 92.}; то это дифирамбъ Дiонису, которому
упоенному
Въ гордой мечте его
Грады покорствуютъ;
который
Надъ многочисленнымъ
Радостнымъ племенемъ
Счастливый властвуетъ
Вождь и судья *)
*) "Дифирамбъ". "Соревнователь Просвещенiя и Благотворенiя" 1820. XVII, 94-5.
то это хвала Аполлону, котораго прославляетъ голосъ певца, голосъ, "шумящiй, какъ вставшее море" {"Гимнъ Аполлону". "Сынъ Отечества" LIII, 273.}. Часто встречаются также мотивы блаженной любви, за которую поэтъ какъ-бы извиняется передъ богами, смиренно говоря имъ:
Нетъ оскорбленiя вамъ, когда безнадежный страдалецъ
Чарами ночи плененъ, счастливъ обманчивымъ сномъ *)
* "Элегiя". "Соревнователь просвещенiя и Благотворенiя" 1820. No XI, 209.
"Олимпiйскiя игры" "Мнемозина". IV, 96.}.
Но въ общемъ во всехъ этихъ стихахъ отсутствуетъ пластичность выраженiя и сила простоты въ чувствахъ, т. е. главныя достоинства античнаго творчества.
Съ гораздо более искреннимъ и сильнымъ чувствомъ встречаемся мы въ техъ стихотворенiяхъ Кюхельбекера, которыя посвящены его личнымъ воспоминанiямъ. Онъ съ юныхъ летъ любилъ отмечать въ стихахъ все малейшiя колебанiя своего весьма неустойчиваго настроенiя.
Эта исповедь мало оригинальна. Вечныя темы любви съ неизменной Филомелой {Напр. "Романсъ". Невскiй Зритель". 1820, Январь, 96.}, порывы восторга, подъ обаянiемъ котораго юноша, по примеру Шиллера, горитъ желанiемъ "обнять вселенную, прижать ее къ своему сердцу и себя удвоить" {"Баллада". "Сынъ Отечества". 1819, LV, 274.}, восхваленiе того подъема духа, при которомъ онъ.
Юноша съ свежей душой выступаетъ на поприще жизни, Полный пылающихъ думъ, дерзостный въ гордыхъ мечтахъ: Съ мiромъ бороться готовъ, и сразить и судьбу и печали. {"Къ моему питомцу". Невскiй Зритель". 1820, Мартъ, 62--63.}
"въ иные края, где воздухъ чище, радость въ поляхъ и миръ подъ ветвями березъ" {"Отрывокъ". "Сынъ Отечества". 1819, LIII, 37.}. Таковы излюбленные мотивы песенъ Кюхельбекера.
Среди этихъ стихотворенiй весьма многiя -- значительное большинство -- написаны, какъ и следовало ожидать, въ минорномъ тоне. Мечты о томъ, что "светъ его не узнаетъ и не оценитъ его восторговъ и мечтанiй, что одна лишь дружба его утешитъ {"И. И. Шульгину". "Сынъ Отечества". 1817, XXXIX, 183.}, чувство одинокой любви къ своей музе {"Къ музе". "Сынъ Отечестпа". 1819, LI, 131.}, молчаливая сосредоточенность, при которой поэтъ "безмолвный стражъ своей святыни", "живетъ въ одномъ себе {"Къ моему генiю". "Невскiй Зритель", 1820, январь, 96--8.}", томленiе по небесамъ, где живетъ Богъ любви, и где его отчизна -- все эти мягкiя, нежныя чувства переполняютъ эту совсемъ юную и жизнью пока не испытанную душу.
"Когда во мне дремали еще чувства восторговъ и страданiй -- говоритъ Кюхельбекеръ -- когда я гляделъ еще съ детской улыбкой на вселенную, то
И тогда волшебною самой задумчивый месяцъ
Неизъяснимой красой взоры мои привлекалъ.
Неизмеримыхъ небесъ, въ бездне мiровъ утопая.
Игры, бывало, покину: подъ ропотомъ водъ тихоструйныхъ
Сладкой исполненъ тоски въ даль уношуся мечтой;
Тайна самъ для себя, безпечный младенецъ -- я слезы
Въ полночь немую на мирномъ одре предчувствовалъ вечность... *)
*) "Отчизна". "Сынъ Отсчеетва". 1817, XLIII, 161.
Не всегда, впрочемъ, эта тоска могла назваться сладкой; не всегда, когда все скрылось въ тумане и онъ одинъ оставался съ своей печалью, могъ онъ отдаться "сладкой мечте" {"Мечта" "Благонамеренный". 1819, ч. V, 209.}. Иногда набегала такая грусть, что даже самъ "соловей не могъ ее разсеять {"Къ соловью". "Благонамеренный". 1818, ч. III, 269.}". Поэта посещалъ часто призракъ какой-то умершей Элизы {"Ангелъ смерти". "Соревнователь просвещенiя и Благотворенiя". 1820, No IX, 345--9.}; онъ звалъ его за собой въ лучшiй мiръ, туда, где нетъ тоски и нетъ страданiя, онъ сулилъ ему соединенiе {"Къ Лизе". "Благонамеренный". 1818, ч. I, 197.}; иной разъ "сiянiе Дiаны" вызывало его на берегъ Невы для свиданiя съ этимъ страдальческимъ призракомъ, и, припоминая Жуковскаго, Кюхельбекеръ восклицалъ: мы ищемъ блаженства и любви,
Но ищемъ напрасно!
Надежда -- предатель
Блаженство -- мечта! *)
*) "Призракъ". "Благонамеренный", 1818, ч. II, 8.
Печалило Кюхельбекера также и другое виденiе -- призракъ отцветающей юности. Онъ со слезой встречалъ наступавшую раннюю осень, которая такъ рано настала для юноши, онъ чувствовалъ, что онъ умеръ душою, что нетъ для него прежнихъ восторговъ и страданiй, что всюду безмолвiе и холодъ гробницы {"Осень". "Благонамеренный". 1818, ч. I, 14.}. Онъ самъ призывалъ "подземный мракъ и покой могилы", чтобы они приняли его, его, который увялъ, какъ "вешнiй злакъ" {"Тоска". "Сынъ Отечества", 1818, XLIII, 205.}; онъ жалелъ о томъ, что не умеръ рано на заре юности, когда съ Дельвигомъ въ "светломъ слiянiи душъ, пламеннымъ летомъ они неслись за пределы мiровъ". Вотъ когда бы умереть, а не теперь, когда онъ затерянъ въ толпе равнодушной {"Сынъ Отечества". 1817, XLI, 105.}. Теперь ему осталось "сидеть между падшихъ столповъ, поросшихъ плющемъ и крапивой, где ветеръ свиститъ между разрушенныхъ стенъ, сидеть одинокому подъ тенью тлеющей башни и съ древняго камня глядеть вдаль" {"Mermento mori". "Сынъ Отечества", 1819, LVII, 173.}. Теперь вокругъ него зима: "съ вековой сосны завыванiю бури внимаетъ пасмурный вранъ. Сердце ноетъ. Качаютъ вершинами седыми ели. Ветеръ свиститъ, хруститъ подъ ногою светлый безжизненный снегъ и бежитъ въ белую даль по сугробамъ тропинка" (1817) {"Зима". "Невскiй Зритель". 1820, мартъ, 60--61.}.
Такъ воспевалъ Кюхельбекеръ въ 18 летъ увядшiй цветъ своей жизни, упреждая Владимiра Ленскаго. Потомъ, когда въ тюрьме онъ перечиталъ все эти стихи, онъ надъ собой посмеялся, {Дневникъ 1833. "Русская Старина" Іюль, 1883, 114.} но Въ годы, когда эти стихи были написаны, онъ принялъ бы такой смехъ за обиду.
Любопытно, что во всехъ этихъ грустныхъ стихотворенiяхъ совсемъ отсутствуетъ весьма распространенный тогда на западе мотивъ общественный -- скорбь не о себе, а o неустройствахъ общества. Одинъ только разъ, въ посланiи къ своему лицейскому товарищу Матюшкину, который тогда уезжалъ въ далекое плаванiе, Кюхельбекеръ позволилъ себе заговорить о "простоте и крепости" дикихъ народовъ и о мiре Іапета (т. е. Европы), дряхлеющемъ въ страшномъ безсилiи {"Къ Матюшкину". "Сынъ Отечества", 1817, XXXIX, 228.}. Такое отсутствiе гражданскаго мотива, впрочемъ, не должно насъ удивлять: Кюхельбекеръ въ своихъ обще-философскихъ и историческихъ взглядахъ былъ въ те годы далекъ отъ всякаго пессимизма, и вся его грусть и меланхолiя были просто отзвукомъ литературныхъ западныхъ веянiй, а не результатомъ самостоятельной скорбной мысли о какомъ-либо крушенiи общечеловеческихъ идеаловъ.
И, наконецъ, вся эта меланхолiя находила себе самое гармоничное разрешенiе въ преклоненiи Кюхельбекера передъ самимъ собой, какъ поэтомъ.
Культъ поэта былъ въ те годы однимъ изъ самыхъ распространенныхъ, и сознанiе, что такъ или иначе служишь красоте, вознаграждало тогдашняго мечтателя съ избыткомъ за все его "страданiя и печали", действительныя или воображаемыя. Никогда поэтъ не стоялъ такъ высоко въ общественномъ мненiи, какъ именно въ то время, и никогда онъ не былъ такъ свободенъ отъ разныхъ упрековъ, съ которыми ему потомъ, при более развитой общественной жизни, пришлось считаться. Кюхельбекеръ восторженно пелъ хвалу поэту вообще и себе въ частности. Онъ пелъ ее и въ прозе, и въ стихахъ.
"Поэтъ -- писалъ Кюхельбекеръ {"Отрывокъ изъ путешествiя по полуденной Францiи". "Мнемозина" IV, 68--74.} -- въ то мгновенiе, когда онъ учитъ времена и народы и разгадываетъ тайны Провиденiя, есть полубогъ безъ слабостей, безъ пороковъ, безъ всего земного... Способность къ вдохновенiямъ предполагаетъ пламенную душу, ибо только пламя можетъ воспылать къ небу. Что же есть пища сего пламени?-- Великiя страсти. Оне молчатъ, оне исчезаютъ, когда орелъ летитъ къ солнцу, но потомъ голодъ гонитъ его съ высоты, онъ падаетъ на добычу и вонзаетъ въ ея бока когти... Поэтамъ завидуютъ и въ то же время желаютъ показать презренiе къ ихъ дарованiю. Но чернь не способна даже къ заблужденiямъ душъ великихъ. Почему брызжетъ жаба ядъ на смиреннаго светляка? Онъ блеститъ, ибо блестеть и жить для него одно и то же; онъ и не думалъ гордиться передъ нею блескомъ своимъ! И если бы вы знали, враги дарованiя, если бы вы знали, какою ценою оно покупается! Поэтъ некоторымъ образомъ перестаетъ быть человекомъ: для него уже нетъ земного счастiя. Онъ постигнулъ высшее сладострастiе, и наслажденiя мiра никогда не заменялъ ему порывовъ вдохновенiя, столь редкихъ и оставляющихъ по себе пустоту столь ужасную!... Страстный, пламенный, чувствительный юноша решился быть поэтомъ: удивляйтесь, по крайней мере, его отважности... Онъ знаетъ, что его ожидаютъ труды Алкидовы, клевета, гоненiя, бедность, презренiе, зависть, предательство, ненависть... Юноша генiй знаетъ все это -- и решается быть поэтомъ... Поэзiя есть добродетель, и душа вдохновенная сохраняетъ въ самомъ паденiи любовь къ добродетели, въ самыхъ порокахъ она ищетъ великаго... Всякiй мужъ необыкновенный, съ сильными страстями, пролагающiй себе свой собственный путь въ мiре -- есть уже поэтъ, если бы онъ и никогда не писывалъ стиховъ и даже не учился грамоте... И поэтъ не гордится своей жизнью и своими творенiями, ибо чувствуетъ, что онъ только бренный сосудъ той божественной силы, которая обновляетъ и возрождаетъ человечество".
Какъ часто все эти мысли и образы повторялись потомъ и въ стихахъ и въ прозе поэтами и критиками вплоть до нашего времени. Вечные вопросы о связи добра и красоты, о сущности вдохновенiя и роли поэта въ обществе -- все эти тонкiя проблемы этики и эстетики нашли у насъ въ Россiи въ лице Кюхельбекера первого истолкователя, который, идя по следамъ немецкихъ романтиковъ и античныхъ классиковъ, попытался поставить эти вопросы, если не на философскую почву, то хоть решить ихъ не до правиламъ шаблонной стилистики и риторики, какъ оне решались раньше. Веневитиновъ, Надеждинъ, Полевой и Белинскiй, независимо, конечно, отъ Кюхельбекера, предолагали эту работу, и, такимъ образомъ, родилась наша эстетическая критика. За словами Кюхельбекера остается все-таки хронологическое первенство.
Все, что вашъ писатель говорилъ о поэзiи съ такимъ пафосомх въ прозе, онъ повторялъ е въ стихахъ, и эта восторженная лирика принадлежитъ къ лучшему, что ямъ написано... Въ ней есть я теплота, и искренность. Возьмемъ хотя бы обращенiе Кюхельбекера къ Пушкину, где онъ такъ определяетъ назначенiе поэта:
Жизнь вселенной ему Фебъ-Аполлонъ разсказалъ,
Другъ мой! питомцу боговъ хариты рекли: наслаждайся!
Светлой чистой струей дни его въ мiре текутъ!
Такъ! отъ дыханья толпы все небесное вянетъ, но Генiй
Сердцемъ выше земли, быть въ радостяхъ ей непричастнымъ
Онъ себе самому клятву священную далъ *).
*) "Къ Пушкину", "Благонамеренный", 1818, III, 136--7.
Можно отметить, конечно, въ этомъ стихотворенiи некоторое противоречiе со словами самого Кюхельбекера, который полагалъ, что поэтъ живетъ "великими" страстями, во въ те годы поэты какъ-то умели делать различiе между "страстями", и слово "великiй" понимали въ смысле "глубокiй", а потому я требовали отъ поэтическаго взгляда на мiръ известнаго философскаго спокойствiя, а отъ поэта способности возвышаться надъ частными и временнымъ. Этотъ философскiй взглядъ на назначенiе поэта, взглядъ, который намъ завещала поэзiя Гете, Шиллера и немецкихъ романтиковъ, сплетался иногда съ античнымъ идеаломъ счастливой и беззаботной поэтической жизни вдали отъ шума и суеты на лоне природы -- и изъ соединенiя этихъ двухъ представленiй и выросъ образъ въ себе замкнутаго, спокойнаго, задумчиваго, грустнаго, отъ людей отчужденнаго поэта. Этотъ поэтъ долженъ былъ все понимать и чувствовать, но могъ откликаться на явленiя жизни лишь тогда, когда имъ глубоко продуманы и почувствованы те вечныя начала, которыя этой жизнью двигаютъ.
"Письмо къ молодому поэту", изъ Виланда. "Сынъ Отечества". 1819, LVII, 193--216, 262--269.}, но по природе своей самъ былъ мало расположенъ следовать этимъ наставленiямъ. Тотъ поэтъ, котораго онъ воспевалъ въ стихахъ, былъ не тотъ, который жилъ въ немъ самомъ въ его молодые годы.
"Человекъ", -- говорилъ онъ въ одномъ стихотворенiи -- утратилъ небеса
И ныне рвется онъ, бежитъ,
И наслажденья вечно жаждетъ,
И въ наслажденьи вечно страждетъ,
Чтобы помочь ему, этому несчастному тревожному созданiй, Зевесъ позволяетъ иногда богамъ съ небесъ спускаться на землю и являться людямъ въ образе поэта. И эти поэты --
въ тело смертныхъ облачась.
Напомнятъ братьямъ объ отчизне,
Имъ путь укажутъ къ полной жизни;
Родъ смертныхъ будетъ искупленъ...
Поэты искупятъ грехи мiра темъ, что создадутъ прекрасное, такъ какъ --
Безсмертiе равно уделъ
И смелыхъ вдохновенiй делъ
*) "Поэтъ". "Соревнователь Просвещенiя и Благотворенiя". 1820. No IV, 71--78.
Все эти слова были очень красноречивы на бумаге; наделе, однако, Кюхельбекеръ былъ совсемъ не похожъ на такого сладостнаго певца. Въ особенности въ своей молодости, онъ и "рвался", и "бежалъ", грустилъ о небе, но земли не забивалъ, жаждалъ "смелыхъ делъ" и для ощущенiя полноты жизни очутился 14-го декабря на Сенатской площади.
Но такова была сила чисто литературныхъ веянiй, что и онъ пелъ "покой и примиренiе", -- когда; въ немъ самомъ душа бурлила.
И действительно, все только-что перечисленные мотивы его лирическихъ песенъ, все, какъ читатель легко могъ заметить, написаны подъ непосредственнымъ влiянiемъ иностранныхъ образцовъ. Въ нихъ слышатся отзвуки античной древности, французскихъ и немецкихъ сентименталистовъ XVIII-го века, многое навеяно Гете, Шиллеромъ, Байрономъ и отчасти немецкой романтикой. Самобытнаго русскаго, кроме отдельныхъ словъ и оборотовъ, -- петъ ничего, и нашъ поборникъ народности въ теорiи, на практике былъ прямымъ подражателемъ.
и, если писалъ, то въ религiозномъ духе и на темы чисто личныя, которыя ему иногда удавались. Его голова была въ эти годы страданiй занята главнымъ образомъ темами большихъ историческихъ и религiозно-мистическихъ поэмъ, которыя и представляютъ наибольшую ценность во всемъ его литературномъ наследстве. Онъ осуществилъ, хоть и не вполне, два изъ своихъ широко задуманныхъ плановъ, а именно -- написалъ мистерiю "Ижорскiй" и религiозную поэму "Вечный Жидъ".
"Ижорскiй" -- это лучшiй примеръ насильственнаго сочетанiя иностранныхъ литературныхъ мотивовъ съ самобытнымъ содержанiемъ; "Вечный Жидъ" -- это предсмертная исповедь самого автора.