Глава X
Еще въ те годы, когда Кюхельбекеръ было всецело поглощенъ основной идеей своей невероятной "мистерiи", онъ одновременно работалъ надъ легендой о "вечномъ жиде", сюжетомъ которой хотелъ воспользоваться для задуманной имъ грандiозной философской поэмы.
Поэма "Вечный Жидъ" -- въ художественномъ и идейномъ смысле произведенiе более ценное, чемъ "Ижорскiй"; символическое изложенiе мiросозерцанiя автора, какимъ оно было подъ конецъ его жизни. "Примечательный день -- пишетъ Кюхельбекеръ въ своемъ дневнике 1834 года {Дневникъ 1834 г. "Русская Старина". Августъ, 1883. 266.}. Вынулъ поутру я изъ чемодана начало моего "Агасвера", прочелъ его, и мысли, какъ продолжать, стали толпиться въ голове моей: если удастся -- "Вечный Жидъ" мой будетъ чуть ли не лучшимъ моимъ сочиненiемъ". Спустя четыре месяца онъ опять заноситъ въ дневникъ "Пересмотрелъ до обеда начало "Вечнаго Жида", выправить -- ничего не выправилъ, но, что хуже всехъ возможныхъ недостатковъ, целое показалось мне -- скучнымъ" {Дневникъ 1834 г. "Русская Старина", Январь 1884, 77.}. Опасенiя Кюхельбекера были не безъ основанiя -- поэма местами, действительно, скучна, но за то этотъ недостатокъ искупается широко задуманной основной ея мыслью.
"Вечный Жидъ" былъ начатъ въ 1832 году {Дневникъ 1832 г. "Русская Старина", Августъ. 1875, 506.} и первоначально былъ написанъ въ форме эдической поэзiи. Въ 1834 году, по словамъ автора {Дневникъ 1834 г. "Русская Старина", Августъ. 1883, 266.}, "Вечный Жидъ" ожилъ для него въ одежде "драматической' мистерiи". "Въ воображенiи моемъ -- пишетъ онъ -- означились уже четыре главные момента различныхъ появленiй Агасвера: первымъ будетъ разрушенiе Іерусалима, вторымъ -- паденiе Рима, третьимъ -- поле битвы после Бородивскаго или Лейпцигскаго побоища, четвертымъ -- смерть его (Агасвера) последняго потомка, котораго мне хотелось бы представить и вообще последнимъ человекомъ. Но между третьимъ и вторымъ должны быть непременно еще вставки, напр., изгнанiе жидовъ изъ Францiя въ XIV, если не ошибаюсь, столетiи".
Первоначальный планъ поэмы, какъ видимъ, очень отрывоченъ и автору было бы очень трудно связать более или менее удачно паденiе Рима прямо съ Наполеономъ и затемъ прямо съ кончиной мiра. Въ последней редакцiи (1842 г.) планъ несколько иной: поэма начинается съ появленiя Христа на земле, и число эпизодовъ въ ней значительно увеличено.
Въ предисловiи авторъ очень подробно говоритъ объ основной мысли своего произведенiя.
"Агасверъ -- говоритъ Кюхельбекеръ -- путешествуетъ изъ века въ векъ, какъ байроновъ Чайльдъ-Гарольдъ, изъ одного государства въ другое: передъ нимъ рисуются событiя, и неумирающiй странникъ на нихъ смотритъ не безпристрастно, не съ упованiемъ на радостную развязку чудесной драмы, которую видитъ, но какъ близорукiй сынъ земли, ибо онъ съ того началъ свое поприще, что предпочелъ земное небесному". "Небо, разумеется, всегда и везде право" -- утешаетъ Кюхельбекеръ своего читателя {Предисловiе къ "Вечному Жиду". "Русская Старина", Мартъ 1878, 406.}. Религiозная тенденцiя выступаетъ, такимъ образомъ, въ поэме очень ясно и вся она разсчитана на то, чтобы убедить насъ въ необходимости простирать взоръ объ онъ полъ-гроба, въ область света".
Сообразно съ этой целью подобраны и отдельные моменты въ жизни Агасвера. Онъ долженъ быть свидетелемъ торжества духовнаго элемента надъ земнымъ, какъ это торжество сказалось и выразилось во все решающiе эпизоды человеческой цивилизацiи.
Замыселъ Кюхельбекера, какъ видимъ, очень глубокъ и подыскать для него соответствующую поэтическую форму было очень трудно. Форма эта не удалась Кюхельбекеру и достоинство поэмы измеряется не ею, а ея содержанiемъ и драматическимъ движенiемъ некоторыхъ картинъ.
Въ русской литературе "Вечный Жидъ" былъ все-таки одной изъ первыхъ по времени "философскихъ" поэмъ. Такiя поэмы въ 30-хъ годахъ попадались, но затемъ быстро исчезли.
"Вечный Жидъ" -- поэма безотрадная по мыслямъ и настроенiю.
Ея трагическiй характеръ вытекалъ естественно изъ самого сюжета, но все-таки разработка этой легенды могла и не привести къ такому окончательному пессимистическому взгляду на жизнь человека, который оттенилъ въ ней такъ ясно Кюхельбекеръ.
Христосъ могъ заставить жить еврея до своете второго пришествiя затемъ, чтобы убедить его въ томъ, что тотъ, кого онъ оттолкнулъ, былъ истинный Сынъ Божiй; Христосъ могъ явить Агасверу свою славу не на небесахъ только, а на земле и показать ему, что и здесь, среди людей, его ученiе восторжествовало и победило. Кюхельбекеръ истолковалъ легенду иначе. Все свои упованiя онъ возложилъ на загробную жизнь и потому осудилъ весь процессъ развитiя жизни человеческой на земле, представивъ ее какъ длинную цепь совсемъ, повидимому, не целесообразныхъ страданiи: все эти страданiя приводятъ человека въ конце концовъ къ тому же состоянiю, съ котораго онъ началъ свое земное бытiе, т. е. къ состоянiю полной дикости и огрубенiя, среди которыхъ человека и застаетъ второе пришествiе Христа на землю.
Кюхельбекеръ какъ будто забылъ объ идее прогресса, которую онъ такъ часто развивалъ въ своихъ сочиненiяхъ. Агасверъ, проживя съ человечествомъ всю его жизнь, не видитъ на земле: никакого улучшенiя. Начиная со смерти Христа и кончая французской революцiей, въ мiре не заметно даже количественнаго прироста христiанскихъ идей и чувствъ. Только въ некоторыхъ избранныхъ, единичныхъ людяхъ христiанская доктрина -- и то понимаемая исключительно въ смысле тяготенiя къ небесному и въ смысле презренiя къ земному -- оставалась на одномъ уровне глубины и силы. Христосъ победилъ на земле въ лице некоторыхъ лишь героевъ, масса-же, толпа оставалась всегда непросвещеннымъ врагомъ всехъ этихъ избранниковъ. Съ веками она не изменилась и всегда и везде Агасверъ могъ узнать въ ней все ту же толпу, которая распяла самого Учителя.
Такова основная мысль поэмы Кюхельбекера и, конечно, весь этотъ излишекъ пессимизма долженъ быть поставленъ на счетъ того чисто личнаго тяжелаго и подавленнаго настроенiя, подъ гнетомъ котораго находился Кюхельбекеръ въ последнiе годы моей жизни, когда работалъ надъ этимъ произведенiемъ {Это видно, напр., изъ первой песни. См. стихи: "Безсмертья светлаго наследникъ -- я ли пребуду сердцемъ прилепленъ къ земле? etc. "Русская Старина" Мартъ. 1878, 407.}.
Все преступленiе Агасвера заключалось въ томъ, что онъ не умелъ смотреть на жизнь съ высоты и искалъ въ ней только земного счастья. Онъ не понялъ, что жизнь есть тень, что время стираетъ людей съ лица земли, какъ ладонь стираетъ со стекла паръ отъ дыханiя, что только одна вера въ Бога даетъ въ мiре счастiе, что на все вопросы сердца единственный и непреложный ответъ -- тамъ. Вотъ почему и смыслъ чудесъ Христовыхъ Агасверъ понялъ односторонне и речь немыхъ, и прозренiе слепыхъ, и возстанiе мертвыхъ принялъ за залогъ земного владычества Христа и, какъ истинный еврей-патрiотъ, ждалъ, когда Христосъ возложитъ на себя венецъ Давида и освободитъ поруганный Сiонъ. Но
Христосъ остался темъ-же, чемъ и былъ:
Не грозный вождь, не дерзостный воитель,
Предъ коимъ въ страхе обращаютъ тылъ
Полки враговъ -- нетъ! скорбныхъ утешитель,
Безсмертныхъ истинъ кроткiй возвеститель,
Недужныхъ другъ и врачъ больныхъ сердецъ *).
"Русская Старина" Мартъ 1878, 412.
И вотъ за это-то Агасверъ возненавиделъ Христа. Онъ обожалъ въ немъ свою мечту, одну лишь ее: онъ думалъ видеть въ немъ народнаго трибуна, который къ вечнымъ оковамъ равнодушенъ и не терпитъ только оковъ временныхъ. Агасверъ проклялъ Христа за то, что онъ не съумелъ разгадать сердецъ народа и ввелъ насъ въ безплодное прельщенiе.
"Пусть религiя не будетъ для васъ никогда средствомъ для достиженiя мiрскихъ целей, какъ бы, впрочемъ, эти цели ни были благородны и высоки" -- поясняетъ въ примечанiяхъ свою основную мысль Кюхельбекеръ. Даже те, которые, какъ, напр., испанское духовенство въ войну съ Наполеономъ, употребляли веру для воспламененiя любви къ отечеству и ненависти къ чужеземному владычеству -- все-таки унижали ея чистую святость и въ своихъ попыткахъ не слишкомъ разнствовали отъ утилитарнаго богохульства некоторыхъ философовъ ХѴІІІ-го века, говорившихъ, что религiя -- очень недурная выдумка для обузданiя глупой черни {"Русская Старина". Мартъ. 1878, 415.}".
Великiя испытанiя ожидали Агасвера. Первое, что ему довелось видеть, былъ разгромъ того самаго Іерусалима, ради славы котораго, какъ онъ думалъ, Христосъ пришелъ на землю. Большей кары Богъ не могъ придумать для этого патрiота.
Пораженный этимъ страшнымъ урокомъ, Агасверъ впервые подумалъ о томъ, что, быть можетъ, Христосъ и впрямь Мессiя и что, можетъ быть, согрешили те, кто ожидалъ отъ сошедшаго съ небесъ владыки -- владычества земного. Даже дьяволъ, который явился Агасверу и сталъ искушать его рацiоналистическимъ объясненiемъ техъ чудесъ, которыя съ нимъ творились -- даже онъ не могъ подавить въ немъ этой мысли. Она все еще чаще. и чаще его тревожила. Не правъ ли въ самомъ деле тотъ, кто въ земномъ видитъ одно лишь тленiе и только въ духе -- вечность?
Дальнейшая жизнь должна была убедить въ этомъ Агасвера.
Онъ виделъ Римъ въ моментъ его наивысшей славы, когда онъ предпочиталъ эту земную ничтожную славу -- небесной {"Русская Старина". Мартъ 1878, 428.}, онъ увидалъ эту приманку вблизи и нашелъ, что ея медъ полонъ смертельной отравы... Гордость Агасвера помешала ему, впрочемъ, разсеять свои сомненiя: не будь онъ такимъ гордецомъ, онъ могъ-бы здесь-же въ Риме увидать иную славу, даруемую Благодатью, онъ могъ уверовать во Христа, глядя на его учениковъ... Но безсердечно и скептически смотрелъ Агасверъ на мученiя Христовой паствы...
силу духа надъ плотью. И на Вормскомъ сейме, на диспуте Лютера, онъ испыталъ то же чувство: видя экстазъ Лютера и его победу, Агасверъ сначала пожалелъ, что Лютера не сожгли, какъ Гуса, по затемъ притихъ и, вспомнивъ свое прошлое, окаменелъ, и невольный вздохъ сменилъ его насмешку {"Русская Старина". Мартъ, 1878, 439, 446.}. Наконецъ, увидалъ онъ и французскую революцiю:
На троне юноша задумчивый сиделъ,
Съ душой, исполненной любви и состраданья
Къ народу своему и чистаго желанья
Помочь его бедамъ. За всякiй же пределъ
Откупщика къ земле, обремененный данью
Правительству, дворянству, алтарю,
Крестьянинъ раннюю въ трудахъ встречалъ зарю
И отдыха не зналъ до самой поздней ночи,
Когда ему терпеть не станетъ мочи
Не въ тигра-ли переродится онъ?
А между темъ безпечная, какъ птичка,
Порхала средь цветовъ безпечно Австрiичка *)...
"Русская Старина". Мартъ, 1878, 447.
И Агасверъ ликовалъ, видя, какъ во всехъ слояхъ общества падало религiозное чувство; онъ думалъ и надеялся, что вотъ, наконецъ, все отъ Христа отступятся, но его ожидало новое разочарованiе: въ самые мрачные дни революцiи онъ увидалъ все ту же толпу праведниковъ, не пожелавшихъ отъ Христа отвернуться и погибшихъ во имя его. Они не убоялись гильотины и никто изъ нихъ не захотелъ отречься отъ Бога, и хоть на словахъ признать себя "философомъ".
Агасверъ бежалъ отъ этого новаго места казни, какъ призракъ...
Такъ прожилъ онъ до кончины мiра, когда одряхлевшiй мiръ сталъ единой пустыней; жизнь умирала: вновь родились допотопныя животныя, вновь зашныряли по земле мамонтъ, летяги и полипы, вновь закружились въ тяжеломъ воздухе птеродактилъ и ящерица-птица; приходилось умирать и последнему человеку. Онъ былъ холодный, дерзостный, безчувственный и надменный человекъ; у него не было ни жены, ни друзей, ни детей, ни родины. Онъ завылъ, какъ неистовый волкъ среди степей, когда ему пришлось закрыть слепые очи предпоследнему человеку, -- который къ тому же былъ его заклятымъ врагомъ.
И вотъ этого-то последняго человека принялъ Агасверъ въ свои объятiя: на груди Агасвера испустилъ этотъ страдалецъ свой последнiй вздохъ... Все живое на земле умерло и надъ ней занялась таинственная заря, предвещавшая второе пришествiе...
вся исторiя обратилась въ оскорбительную трагедiю. Казалось, что все высшiя человеческiя стремленiя, все духовное въ мiре должно для этого мiра пройдти безследно, должно убедить человека лишь въ одной истине -- въ ничтожестве всякаго попеченiя о земномъ, которое изъ зла возникло и ко злу должно возвратиться. Всякая мысль о приближенiи земного порядка къ идеалу небеснаго царствiя какъ будто навсегда была покинута, а вместе съ ней падало и самое дорогое для человека въ жизни -- сознанiе целесообразности истраченной имъ энергiи...
ссылке продолжалъ верить въ прогрессъ, созидаемый свободнымъ человекомъ подъ опекой милосерднаго Божества.