I. Вильгельмъ Карловичъ Кюхельбекеръ
художественнаго творчества, какъ въ первыя три десятилетiя ХІХ-го века. Это были годы, когда мы не только очень ревностно стремились усвоить настроенiя и идеи нашихъ соседей -- что мы продолжали делать и позднее въ теченiе всего столетiя -- но стремились также и въ художественномъ воспроизведенiи жизни подражать внутренней и внешней технике техъ образцовъ, которые намъ были даны въ литературе иноземной.
Одновременно съ быстрымъ разцветомъ этой подражательной литературы стали робко пробиваться и первые ростки самобытнаго творчества, въ которомъ русская жизнь, старая или новая, пыталась найти себе соответствующую оригинальную художественную форму. Первой решительной победой, которую одержала наша самобытность въ литературе, было творчество Пушкина и за нимъ непосредственно следовавшее творчество Гоголя. После Пушкина и Гоголя можно было говорить о влiянiи запада на образъ нашихъ мыслей и на наше настроенiе, но нельзя было уже говорить о западныхъ теченiяхъ въ русской художественной словесности.
Но прежде чемъ поэзiя Пушкина и Гоголя была нами сознательно усвоена, прошло не мало времени и оно было заполнено упорной борьбой, которую выдерживала наша нарождавшаяся самобытная словесность съ целымъ рядомъ самыхъ разнообразныхъ, отовсюду нахлынувшихъ иноземныхъ литературныхъ влiянiй. Вся наша журналистика первыхъ десятилетiй ХІХ-го века была ареной ожесточенныхъ споровъ о судьбе и сущности этой "народности" въ литературе. Литераторы спорили, враждовали, мирились, вступали въ соглашенiе, и этотъ иногда мелочный и очень скучный споръ показывалъ, что въ русской литературе техъ годовъ совершался действительно интересный процессъ борьбы между навеяннымъ извне и зарождающимся внутри, между чужимъ, очень сильнымъ и своимъ, которое стремилось окрепнуть.
Съ большой поспешностью набросились мы въ те годы на литературныя богатства запада; мы стали эксплуатировать чужое самымъ хищническимъ способомъ, переводя, переделывая и даже искажая все самое видное и крупное, что намъ удавалось подметить въ словесномъ творчестве нашихъ соседей.
То, что на западе являлось какъ итогъ литературной деятельности въ разное время и у разныхъ народовъ, -- все было съ необычайной быстротой перенесено къ намъ. Разобраться во всемъ этомъ мы, конечно, не могли. Мы только восхищались темъ, что получали, и сразу признали то преимущество, которое имела эта "новая" западная литература, столь богатая идеями, столь блестящая въ своихъ образахъ и смелая своей фантазiей сравнительно съ той "старой" литературой, къ которой насъ прiучилъ XVIII-ый векъ. Старое потускнело, а новое насъ ослепило.
"новое", которое при каждомъ удобномъ, и неудобномъ случае мы называли тогда "романтизмомъ", представляло изъ себя, такимъ образомъ, разнородную массу литературныхъ памятниковъ всехъ странъ и народовъ. Германiя дала намъ Клопштока, Виланда, Лессинга, Гердера, всехъ "бурныхъ генiевъ", Гете, Шиллера и всехъ своихъ настоящихъ романтиковъ -- Тика, Вакенродера, Новалиса, Шлегелей и др.; Францiя -- всехъ своихъ поэтовъ, начиная съ Андрея Шенье и кончая Викторомъ Гюго или Гугономъ, какъ его иногда въ те времена называли; Англiя -- Мильтона, Шекспира, Лакистовъ, Мура, Скотта и Байрона; Италiя своихъ старыхъ певцовъ эпохи Возрожденiя, своихъ новыхъ романтиковъ и классиковъ древности;-- однимъ словомъ все культурныя страны подарили намъ наилучшiе образцы своей художественной словесности, предоставляя намъ самимъ пользоваться этимъ богатствомъ какъ намъ вздумается.
Всехъ этихъ итальянцевъ эпохи Возрожденiя; французовъ -- певцовъ христiанства и средневековья; немцевъ-язычниковъ, бурныхъ генiевъ и католиковъ-эстетовъ; англичанъ-сентименталистовъ и скорбниковъ, певцовъ Востока, безстрастныхъ историковъ и страстныхъ сатириковъ -- всехъ мы окрестили "романтиками". Весьма естественно поэтому, что на вопросъ -- что же такое, въ конце концовъ, "романтизмъ?" -- мы стали путаться въ ответахъ {"Для романтической литературы еще не условились въ определенiи", писалъ лучшiй и самый образованный критикъ того времени, князь Вяземскiй; "начало ея въ природе, она есть, она въ обращенiи, но не поступила еще въ руки анатомиковъ". кн. П. А. Вяземскiй. Полное собранiе сочиненiй. Спб. 1878. I, 170. "Вместо предисловiя къ Бахчисарайскому Фонтану" 1824.}. Одно только было ясно, что этотъ привлекательный романтизмъ, занесенный съ запада, подавлялъ нашу нацiональную самобытную словесность и налагалъ на мое свой отпечатокъ, очень тревожившiй патрiотическое и художественное чувство многихъ нашихъ писателей:
Совместное развитiе этихъ двухъ основныхъ теченiй нашей словесности въ начале ХІХ-го века, а именно мотивовъ заимствованныхъ и мотивовъ народныхъ, темъ иноземныхъ и темъ самобытныхъ -- явленiе въ высшей степени любопытное.
вычитать изъ книгъ и съ которыми они какъ отдельныя личности понемногу сжились и свыклись. Только после упорныхъ старанiй, некоторымъ, весьма немногимъ изъ нихъ, удается вполне освободиться отъ различныхъ иноземныхъ литературныхъ веянiй и создать нечто такое, что действительно можетъ претендовать на значенiе нацiональнаго богатства и что способно осветить для насъ не только внутреннюю жизнь самого поэта, но и осмыслить и истолковать ту жизнь, которой онъ живетъ, не какъ отдельная личность, а какъ членъ известной народной группы, какъ свидетель известнаго историческаго момента.
Такое отраженiе самобытной русской жизни въ творчестве давалось нашимъ художникамъ въ те годы съ большимъ трудомъ: у нихъ у всехъ -- когда они творили, а неразсуждали -- замечалось какое-то отсутствiе чутья къ окружающей ихъ действительности: они какъ будто не хотели, либо не могли объективно изображать ее. Въ лице лучшихъ своихъ представителей они были почти все лирики. Романъ и драма имъ не давались: они слагали песни, элегiи, идиллiи, лирическiя поэмы, посланiя и баллады. Такими лириками были Жуковскiй и Батюшковъ; лириками были и все члены пушкинской плеяды, какъ, напр., Дельвигъ, Вяземскiй, Языковъ, Баратынскiй, Козловъ, Веневитиновъ, Подолинскiй, Туманскiй и все остальные малыя звезды нашего тогдашняго Парнасса.
Преобладанiе лирическихъ настроенiй въ нашей поэзiи начала столетiя, конечно, не случайность. Оно вытекало изъ малой способности поэта выяснить себе смыслъ окружавшей его действительности, изъ незнакомства со многими сторонами этой действительности, изъ отсутствiя объединяющаго взгляда на исторически сложившуюся и развивающуюся народную жизнь и, наконецъ, изъ привычки брать готовые сюжеты, формы, настроенiя и мысли изъ произведенiй, созданныхъ при иной обстановке и выросшихъ на иной исторической почве. Русская жизнь, именно въ томъ, что было въ ней самобытнаго и народнаго, была для художника того времени полупонятной книгой, читать которую его не научило полученное имъ воспитанiе и образованiе. Онъ отчетливо сознавалъ этотъ свой недостатокъ, стремился, по мере силъ, отъ него избавиться, пытался, если не поэтическимъ, то пiитическимъ взглядомъ окинуть родную ему жизнь, но почти всегда изнемогалъ подъ трудностью этой задачи {Стоить только прочитать романы и повести того времени, чтобы въ этомъ убедиться.}. Единственной областью творчества, въ которой онъ оставался полнымъ хозяиномъ, была лишь сфера его личныхъ ощущенiй и мыслей, которыя неотъемлемо принадлежали ему, хотя и могли быть извне навеяны. Лирическая песня была, такимъ образомъ, единственной вполне ему свойственной формой творчества, такъ какъ она не требовала отъ него аналитическаго и синтетическаго взгляда на окружавшую его действительность, а требовала лишь правдиваго и искренняго выраженiя того, что онъ чувствовалъ и что онъ думалъ безъ отношенiя къ тому, насколько эти думы и чувства были приложимы къ обще-народной жизни или ею оправдывались.
на техъ поэтовъ, которые первые и единственные съумели придать своему творчеству истинно народное значенiе, съумели въ образахъ истолковать если не все, то хоть некоторыя изъ сторонъ самобытной нашей жизни. Но Пушкинъ и Грибоедовъ -- исключительныя явленiя въ исторiи нашей словесности того времени; брать ихъ за мерило въ определенiи характера и значенiя современной имъ литературы -- невозможно. Пушкинъ, Грибоедовъ и отчасти Крыловъ по таланту сильнее своихъ современниковъ, но не они -- самые типичные и характерные представители того литературнаго перiода, о которомъ мы говоримъ, т. е. той эпохи, когда заимствованное и народное такъ сталкивались и такъ боролись въ нашей словесности. Не должно забывать, однако, что и Грибоедовъ, и Пушкинъ въ первый перiодъ своего развитiя испытали на собственномъ творчестве всю неловкость такого разлада между темъ, что непосредственно подсказывала жизнь, и темъ, что давали книги: припомнимъ хотя-бы французскiй отпечатокъ на некоторыхъ лицахъ и сценахъ въ "Горе отъ ума" и байроническую окраску первыхъ поэмъ Пушкина. Но эти генiи, въ конце концовъ, вышли победителями, я въ особенности въ Пушкине способность сживаться съ мiросозерцанiемъ самыхъ различныхъ временъ и народовъ соединялась со способностью глубоко понимать и чувствовать и художественно изображать чисто русское. Ихъ сверстники были менее счастливы. Все они, эти поэты второй и третьей величины, также стремились стать народными, говорили неустанно о "народности", очень часто прибегали ко всевозможнымъ внешнимъ прiемамъ, чтобы быть русскими въ своемъ творчестве, но почти всегда все эти попытки не спасали ихъ отъ шаблона, неправдоподобности и натяжки.
Исторiя этихъ попытокъ создать самобытную словесность въ эпоху наибольшаго торжества чувствъ, настроенiй, идей и образовъ, взятыхъ извне, весьма характерна. Одну страницу изъ этой исторiи мы и попытаемся припомнить.
Заметимъ прежде всего, что если на творчество нашихъ поэтовъ начала ХІХ-го века смотреть какъ на примеръ борьбы усвоеннаго чужого съ переживаемымъ своимъ, какъ на примеръ спора и совместнаго существованiя въ душе художника "романтическихъ" образовъ и стремленiя быть во что бы то ни стало самобытнымъ, то для нагляднаго уясненiя этого явленiя придется, преимущественно, остановиться на творчестве менее сильныхъ поэтовъ того времени. Особенно характерными окажутся, въ данномъ случае, не те, которые более глубоки и оригинальны по таланту, и -- это понятно. Сильный талантъ, конечно, более огражденъ отъ непосредственнаго влiянiя со стороны, чемъ талантъ слабый, и если ужъ мы хотимъ наблюдать, какъ это влiянiе со стороны торжествуетъ надъ самобытнымъ или съ нимъ борется, то творчество менее сильныхъ талантовъ для насъ матерiалъ очень ценный.
Эпоха, о которой мы говоримъ, богата такими не сильными талантами. За исключенiемъ Пушкина и Грибоедова, все остальные безспорно поэты второго ранга, а некоторые изъ нихъ даже и третьяго.
Къ числу такихъ долженъ быть отнесенъ и Вильгельмъ Карловичъ Кюхельбекеръ, этотъ наиболее типичный русскiй романтикъ ранней формацiи. Въ его поэтическомъ творчестве и въ его приговорахъ какъ критика, всего нагляднее отразилась эта любопытная борьба иноземныхъ литературныхъ образцовъ съ первыми ростками нашей самобытной словесности.