Глава 10
Между тем цитата из второй главы "Евгения Онегина", приведенная Туманским, не случайно затрагивает тему, одновременно и центральную для "романа в стихах", и жизненно занимавшую Пушкина во время писания, -- тему дружбы.
В 1848 г. (16 февраля) Плетнев писал Я. Гроту: [49] "В понедельник мы все трое были у Балабиных. Я прочел там 2-ю главу Онегина. Это подало мне повод рассказать, как мастерски в Ленском обрисовал Пушкин лицейского приятеля своего Кюхельбекера, Когда я рассказал о последнем несколько характеристических анекдотов, Варвара Осиповна сожалела, что я не составляю записок моей жизни". Плетнев был общим приятелем Пушкина и Кюхельбекера -- и к его категорическому показанию, сделанному без всяких оговорок, следует отнестись внимательно. Я уже имел случай указать на то, что в черновой первоначальной обрисовке Ленского есть черты Кюхельбекера, 35 что в "стихи Ленского" перед дуэлью вошла пародия на некоторые строки из послания Кюхельбекера по поводу "Кавказского пленника". На основе новых материалов утверждение Плетнева представляется гораздо шире и глубже.
В Ленском, "Поэте" по пушкинскому плану-оглавлению "Онегина", была воплощена трактовка поэта, которую проповедовал Кюхельбекер, -- высокого поэта; выяснено отношение к ней; сюда вошли некоторые реальные черты Кюхельбекера и, наконец, -- реальные отношения Пушкина и Кюхельбекера, особенно ясно и остро во время писания 2-й главы поставившие вопрос о дружбе, помогли развитию сюжета "свободного романа", еще неясного для самого Пушкина.
Портретность черновых набросков VI строфы второй главы очевидна:
1. Питомец Канта и поэт.
2. Крикун, мятежник и поэт.
3. Крикун, мечтатель и поэт.
1. Он из Германии свободной
Привез презренье суеты
Славолюбивые мечты,
Дух пылкий, прямо благородный
2. Дух пылкий u немного странный
3. Ученость, вид немного странный
"Свободною" могла назваться именно Германия 1820 г. -- года убийства Коцебу и казни Занда, -- года поездки Кюхельбекера. Мы знаем, как жадно интересовался Пушкин Кюхельбекером, вернувшимся в 1821 г. из путешествия.
Красавец в полном цвете лет;
Но и в окончательной редакции первой строфы сохранилось достаточно реальных черт:
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь...
"Довольно странный и пылкий дух" Ленского мотивирует в романе внезапную дуэль, к которой вернемся ниже.
В строфе VIII дается краткий перечень тем высокой поэзии, занимавших Ленского и Кюхельбекера до 1823 г., "пересказ" высокой элегии:
Он верил, что душа родная Соединиться с ним должна; Что, безоградно изнывая, Его вседневно ждет она;
Здесь и лицейское чтение Шиллера (таково знаменитое стихотворение Шиллера "Das Geheimniss der Reminiscenz. An Laura" [50]) и отчасти собственное поэтическое творчество Кюхельбекера. Перечисление конкретных стихотворений Ленского в строфе X -- это как бы оглавление рукописного сборника стихотворений Кюхельбекера, которые были известны Пушкину (позднее сборник хранился у Пушкина).
... Как сон младенца, как луна
... Он пел разлуку и печаль
... Он пел те дальние страны.
Ср. стихотворение Кюхельбекера "Возраст счастья" ("Краток, но мирен и тих младенческий сладостный возраст", напечатано в "Соревнователе просвещения и благотворения *, 1820, N 3); "Разлука" ("Длань своенравной судьбы простерта над всею вселенной"); "дальние страны" воспеты в стихотворениях: "К друзьям на Рейне", 36 "Ницца", "Массилия".
Даже стих:
Он пел поблеклый жизни цвет,
встречающееся у
Цвет моей жизни не вянь...
... Отцвели мои цветы... и т. д.
Дальнейшая тема Ленского -- "друзья":
... Он верил, что друзья готовы
За честь его принять оковы
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника...
Тема дружбы поэтов -- основная, как мы видели, в творчестве Кюхельбекера. Тема "враги и клеветники" -- ясно определилась в его творчестве в 1820 г. Таково стихотворение "Поэты" -- послание Пушкину, Дельвигу и Баратынскому ("Соревнователь просвещения и благотворения", 1820, N 4), таковы же стихотворения, непосредственно примыкающие к ному: "Жребий поэта", "Проклятие". Ср. "Поэты":
О, Дельвиг, Дельвиг! что награда
И дел высоких и стихов?
Таланту что ? где отрада
Среди злодеев и глупцов?
Стадами смертных зависть правит;
Посредственность при ней стоит
И тяжкою пятою давит
Младых избранников Харит.
Таков конец стихотворения:
О, Дельвиг! Дельвиг! что гоненья?
И смелых, вдохновенных дел
И сладостного песнопенья!
Так! не умрет и наш союз.
Свободный, радостный и гордый.
И в счастьи и в несчастья твердый,
Союз любимцев вечных муз!
... И ты, -- наш юный корифей. --
Певец любви, певец Руслана!
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина и Врана? --
Самое выражение: "сосуд клеветника" -- высокий "библеизм", свойственный лексике Кюхельбекера; ср. например:
О! страшно быть сосудом бренным,
Пророком радостных богов!
Жребий поэта
Выражение "принять оковы" вводит еще одну характерную, и при этом резко индивидуальную, черту лирики Кюхельбекера; с 1820 г. тема обреченности, воспевание "ссылки и изгнания" входит в его лирику.
Таково послание "К друзьям на Рейне", времени, его путешествия (1820):
Да паду же за свободу,
За любовь души моей,
Жертва славному народу,
Ср. "Пророчество" ("Глагол Господень был ко мне" -- 1822 г.; стихотворение, посланное Дельвигом Пушкину в Кишинев):
А я и в ссылке и в темнице
Глагол господень возвещу!
Конец строфы VIII главы II "Евгения Онегина" n первоначальном наброске -- более определенном -- подчеркивал гражданское направление высокой поэзии:
Что жизнь их -- лучший неба дар --
И мыслей неподкупный жар,
И Гений власти над умами,
Добру людей посвящены
И славе доблестью равны. 37
В окончательном виде это место выдержано в абстрактных тонах:
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит,
И мир блаженством одарит.
Этот сугубо неясный период становится понятным, если сопоставить с ним миф о происхождении поэтов -- в стихотворении Кюхельбекера "Поэты". Человек был счастлив и бессмертен, но его погубил "мгновенный призрак наслажденья":
И человек его узрел
И в призрак суетный влюбился;
Забыл свой сладостный удел
И смертным на землю спустился;
И ныне рвется он, бежит
И наслажденья вечно жаждет,
И в наслажденьи вечно страждет
И в пресыщении грустит!
Смягченный его скорбью Кронион создает из духов поэтов и посылает их на землю:
Да внемлет в страхе все творенье:
Реку -- судеб определенье,
Непременяемый закон!
В страстях и радостях минутных
Для неба умер человек,
И будет дух его вовек
Раб персти, раб желаний мутных
И только есть ему одно
От жадной гибели спасенье,
И вам во власть оно дано:
Так захотело провиденье!
Когда избранники из вас,
Оставят жребий свой высокий.
Слетят на смертных шар далекий
И, в тело смертных облачась,
Напомнят братьям об отчизне,
Им путь укажут к новой жизни:
Тогда с прекрасным примирен,
Род смертных будет искуплен.
Это до конца объясняет приведенные выше "темные" стихи Пушкина:
... избранные судьбами
Людей священные друзья
... их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.
Ленскому (в черновых набросках) "певцов слепого наслажденья", рожденных для "славы женской" и "ветреной младости".
"Поэты" Кюхельбекера
... веселии не бегут,
Но, верны чистым вдохновеньям,
Ничтожным, быстрым наслажденьям
Цари святого песнопенья!
В объятьях даже заблужденья
Не забывали строгих дев.
Сравнить с Ленским (строфа IX):
Счастливец, он ее постыдил:
Он в песнях гордо сохранил
Всегда возвышенные чувства...
В свете отношений к Кюхельбекеру неожиданный смысл приобретает строфа XVI, посвященная спорам Онегина и Ленского:
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
Судьба и жизнь, в свою чреду
Все подвергалось их суду.
Эти стихи воспринимались как пересчет безразличных, любых по содержанию тем; отдельные выражения не подвергались анализу, и смысл предметов, рождавших спор между Онегиным и Ленским, поглощался всегда подчеркивавшимся в чтении интонационным ходом строфы, обозначавшим в сущности: "и то, и се".
Между тем все это -- конкретные темы "споров" и "размышлений" Кюхельбекера и Пушкина в лицее.
"Племен минувших договоры" -- это чтение Руссо, его "Общественный договор", "Contrat social"; сущность этого произведения, оказавшего такое влияние на французскую революцию, -- в утверждении возникновения общественного союза путем свободного соглашения, находящего свое выражение в договоре (pacte social); верховная власть принадлежит народу; она выражается в законодательной власти; исполнительная власть лишь применяет закон. Нарушение этого принципа ведет к тирании и нарушает общественный договор. Кюхельбекер в лицее является, как мы видели, учеником Руссо и Вейсса. Нет нужды думать, что он читал именно трактат Руссо "Du contrat social ou Principes du droit politique" (1762) [51]; возможно, что чтение в лицее ограничилось одним "Эмилем", который был его настольной книгой и последняя, пятая, часть которого во втором разделе -- "" -- посвящена изложению "Общественного договора".
"Плоды наук" -- это знаменитое рассуждение Руссо на тему Дижонской академии: способствовало ли развитие наук и искусств улучшению нравов: "Si le rйtablissement des sciences et des arts a contribuй а йpurer les moeurs".
"Добро и зло" -- в устах ученика Руссо и Вейсса Кюхельбекера имеют тоже совершенно специфический характер.
В "Словаре" Кюхельбекера находим:
"Добродетели. Самые высокие добродетели отрицательны. -- Руссо.
Добродетель. Находить удовольствие в произведении добра есть награда за произведение добра и награда сия не прежде приобретается, как по заслуге. Нет ничего любезнее добродетели, но должно наслаждаться ею, чтобы в самом деле найти ее таковою. -- Если желаешь обнять ее, она сначала принимает на себя, подобно баснословному Прометею, тысячу видов, приводящих в ужас и наконец является в своем собственном только тем, которые не выпускают ее из рук. -- Руссо.
Добродетельный человек. Если бы душа человеческая осталась свободною и чистою (то есть не соединенною с телом), можно ли бы вменить ей в достоинство, когда бы она любила царствующий порядок и следовала бы ему? Человек был бы счастлив: но к его счастию недоставало бы высшей степени блаженства: слава добродетели и внутреннее одобрение его совести; он был бы подобен Ангелам и без сомнения добр[ый] чел[овек] займет высшую ступень, чем они. -- Руссо.
Злодеяния и преступления. Есть злодеяния, которые не суть преступления, и преступления, которые не суть злодеяния. -- Вейсс.
Злодей (величайший). Вор обыкновенно лишает меня одного только излишка, без коего могу обойтись, или вещи, необходимой только на минуту; по большей части собственная нужда заставляет его красть, опасность сопутствует ему: он сверх того не имеет тех благородных чувствований, которые бы должно вселять хорошее воспитание. Убийца отнимает у меня одну только жизнь, к коей во многих случаях должно бы быть равнодушным по причине равновесия зла и добра, встречающихся в ней; он причиняет боль мгновенную и лишает общество одного только члена. Но преступный правитель, который принимает за правило угнетение и жестокость; который похищает у своих сограждан спокойствие, свободу, продовольствие, просвещение и самые добродетели; который всем жертвует своекорыстно; который, имея изобилие во всех потребностях, допускает подкупить себя, чтоб удовлетворить своему тщеславию; который продает свои дарования, свое влияние, свой голос несправедливости или даже врагу отечества; старается отнять у целого народа первые права человека, первые наслаждения жизни и недовольный порабощением настоящего поколения, кует цепи для племени еще нерожденных, -- отцеубийца святой в сравнении с этим человеком! Однако ж подобные чувствования не так редки, их многие почитают за самые естественные. -- Вейсс.
Зло. Боль телесная, кажется, служит к тому, чтоб удалить человека от того, что ему вредно; без нравственного зла не могла бы существовать добродетель. Она по большей части состоит в пожертвовании самим собою для пользы других; но в рассуждении кого могли бы мы быть добродетельны, если бы все наслаждались возможным счастием? -- Вейсс".
Приведенного из лицейского "Словаря" материала, думается, достаточно для того, чтобы уяснить, что и "добро" и "зло" были вовсе не абстрактными или безразличными моральными формулами в этом пересчете споров и размышлений Онегина и Ленского, начинающемся "Общественным договором".
"О добродетели": "Добро может быть то, что споспешествует к общему благополучию... Зло есть то, что вредит общему благу". [52]
Добро и зло -- в лицейских "спорах" и "размышлениях" Пушкина и Кюхельбекера, легших в основу второй главы, -- слова гражданского, точнее -- якобинского смысла и значения.
Тот же смысл имеет и еще один стих "пересчета":
И предрассудки вековые.
Кроме трех выписок в "Словаре" на слово "Предрассудок" (из Вейсса, Скотт-Валит, Ф. Глинки), в книге Вейсса находим главу "О предрассудках" [53]:
"Сколько странных обычаев, нелепых мнений или отвратительных гнусностей и бесчеловечий в прежних веках постановлены были законами и одобряемы народами" (стр. 44). Далее перечисляются: идолопоклонство, жертвоприношения, гонения за веру в новейшей истории: "Мы трепещем от ужаса, слыша как Каннибалы, отмщевая пленным своим неприятелям наижесточайшим образом, по неслыханным над ними мучениям, превращают тела их себе в пищу, -- но мы бесчеловечные, разве забыли, что история наша, проклятия достойная, изобилует всеми сими мерзостями, потому что просвещение наше и побудительные к тому причины соделывают нас еще виновнее" (стр. 45).
Таким образом, "предрассудки вековые" -- это религиозные суеверия. Если вспомнить, какое политическое значение имела в десятилетие 1815--1825 гг. борьба между разными мистическими кликами при дворе, -- стих получает не только автобиографический смысл, являясь отражением лицейских "споров ? размышлений", но и конкретный во время написания II главы "Евгения Онегина" политический оттенок.
... гроба тайны роковые
соответствуют такие записи "Словаря", как "Смерть", "Бессмертие", "Внезапная смерть", "Жизнь" (Стерн) и т. д.
Любопытно, что абстрактная пара -- "Судьба и жизнь" -- заменили собою в этом пересчете, в строфе XVI, конкретную, но нецензурную формулу черновика: "Царей судьба":
И предрассудки вековые, И тайны гроба роковые, Царей судьба -- в свою чреду Все подвергалось их суду. 38
"Словаря", как: "Александр Благословенный", "Александр тиран Фереской", "Наружные знаки царской власти"; "Филипп I король Испанский", "Филипп II и Карл V", "Вильгельм I принц Оранский".
В XVII строфе -- страсти:
Но чаще занимали страсти Умы пустынников моих...
Это тоже отголосок реальных лицейских "споров и размышлений".
Ср. в "Словаре" статью "Страсти":
"Нет ни одной страсти без примеси другой: царствующая переплетается с множеством второстепенных". Вейсс.
"Самые опасные страсти для молодости -- упрямство и леность, для юношества -- любовь и тщеславие, для зрелого возраста -- честолюбие и мстительность, для старости -- скупость и себялюбие. Благороднейшая страсть для всех возрастов -- сострадание". Вейсс.
Это -- конец обширной статьи Вейсса "О страстях". Приводим главные ее положения:
"Токмо шесть главных побудительных причин возбуждают страсти простого народа: страх, ненависть, своевольствие, скупость, чувственность и фанатизм: редко высшие сих побуждений им управляют. -- Большая часть великих перемен относится к сим главным причинам, всегда украшаемым благовидными предлогами набожности, любви к отечеству или к славе. -- Но приведя чернь в движение, средства к управлению оной подлежат большим затруднениям; ибо ежели легко в ней возбуждать страсти, то весьма трудно ею руководствовать, особливо же соделывать ее намерения и предприятия постоянными". [54]
"Токмо в терзаниях беспокойного сердца, в отражении противоборствующих страстей, в стремлении пылкого характера или в ужасах меланхолии душа разверзается или, так сказать, исторгается из своего недра, разрушает все узы предрассудков и примера и, возникая превыше обыкновенной сферы, парит над оною, пролагая себе новые пути. -- Каждый герой был сначала энтузиастом или несчастливым; но мудрый нечувствительно соединяет преимущества обоих сих характеров, и те же самые знания. коими одолжены мы волнению страстей, служат ему впоследствии к порабощению оных и к доставлению себе того спокойствия, которым хладнокровный человек без старания наслаждается.
" [55]
"... Трудно обуздать те страсти, коих источник зависит от устроения тела человеческого, как, например, любовь, приводящую кровь в волнение и затмевающую рассудок; или леность, ослабляющая все пружины деятельности". [56]
В статье о страстях прославлен, таким образом, энтузиазм и "сильные страсти". Если вспомнить, что Кюхельбекер в теории высокой поэзии -- вслед за Лонгином и Батте -- объявляет энтузиазм, восторг главной действующей творческой силой поэзии, станут ясны точки соприкосновения литературной теории Грибоедова и Кюхельбекера 20-х годов с "гражданскою" теорией. Вызывало ли на размышления и споры описание "общих страстей" или характеристика "частных страстей" (любви, лености), апология страстей у Вейсса, разумеется, запомнилась Пушкину.
Между тем конец XVI строфы посвящен литературным спорам Ленского и Онегина:
Поэт в жару своих суждений
Отрывки северных поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно юноше внимал.
"северные поэмы", которых не понимал Онегин?
Ответ мы найдем опять-таки в лицейских спорах об эпосе; вспомним, что еще в лицее Кюхельбекер изучает особо внимательно Камоэнса, Мильтона (по учебникам), Мессиаду в оригинале, что у него есть следы знакомства с Шапеленом и раннего изучения Шихматова.
Один из первых эпических опытов, написанных в легком роде conte -- "Бову" 1815 г., Пушкин начинает с полемического вступления, направленного именно против старых эпиков и против попыток их воскрешения:
Часто, часто я беседовал
С болтуном страны Эллинския,
С Шапеленом и с Рифматовым
Воспевать героев севера.
Несравненного Виргилия
Я читал и перечитывал,
В нежных чувствах и гармонии.
Разбирал я немца Клопштока
И не мог понять премудрого;
Не хотел я воспевать, как он;
Все, от мала до великого.
За Мильтоном и Камоэнсом
Опасался я без крыл парить:
Не дерзал в стихах бессмысленных
Верный взглядам Буало, Вольтера и Лагарпа на "высокие, но варварские" поэмы, Пушкин уже в лицее выработал основную номенклатуру и основные возражения против старых эпиков; северные поэмы -- это поэмы, в которых воспеваются северные герои, поэмы Шапелена, Шихматова ("La pucelle", "Петр Великий"); а затем -- поэмы северных поэтов -- эпос Мильтона, Клопштока. Обвинение в "бессмысленности", непонятности, в недоступности языка высокого эпоса остались те же.
И здесь Ленский в поэме ведет беседы с Онегиным на острые темы бесед Кюхельбекера с Пушкиным.
После IX строфы следовали четыре строфы, посвященные "певцам слепого наслажденья". Быть может, они вычеркнуты, потому что и противоположное направление представлено в темах того же жанра -- элегии. Элегические темы Ленского (за исключением темы "священных друзей") тоже не таковы, чтобы на них склонил свой взгляд
... праведник изнеможденный,
39
Но это объясняется тем, что в 1823 г. для Пушкина еще был жив облик Кюхельбекера-элегика; еще только шел разговор о новом "грибоедовском" направлении поэзии, казавшемся старым друзьям скоропреходящим увлечением. Разговор шел не о враждебных жанрах -- они еще не выяснились, -- а о самом направлении поэзии. Ленский -- элегик и остается им на всем протяжении поэмы. В IV главе он даже дает повод к прямой защите элегия, прямой полемике против статьи Кюхельбекера 1824 г. "О направлении поэзии" (строфы XXXII--XXXIII):
Но тише! Слышишь? Критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий...
Поклонник славы и свободы, В волненьи бурных дум своих, Владимир и писал бы оды, Да Ольга не читала их.
Мне приходилось отмечать, 40 что в "стихах Ленского" нашло пародическое отражение несколько явлений одного круга, что здесь и воспоминание о двух стихах Рылеева ("Богдан Хмельницкий"), особо запомнившихся ему:
Куда лишь в полдень проникал,
41
(сравнить:
Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;),
что припомнилось здесь и послание Кюхельбекера по поводу "Кавказского пленника":
И не
Когда при черном входе гроба
Иссякнет нашей жизни ключ,
Когда погаснет свет денницы,
Крылатый бледный блеск зарницы,
Кстати, это послание, полученное Пушкиным во время написания I главы, при всей иронии адресата отразилось еще и на строфе XLV главы I "Евгения Онегина":
Страстей игру мы знали оба; Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас; Обоих ожидала злоба Слепой Фортуны и людей.
Сравнить "Послание" Кюхельбекера, обращение к Пушкину: Одной постигнуты судьбою, Мы оба бросили тот свет Где мы равно терзались оба, Где клевета, любовь и злоба Разлучили обоих нас...
Есть общее со "стихами Ленского" также и в стихотворении Кюхельбекера "Пробуждение" ("Соревнователь просвещения и благотворения", 1820, N 2, стр. 197):
Отцвели мои цветы;
Слышу голое вас зовущий,
Вас, души моей мечты!
... Но не ты ль, любовь святая,
Так лети ж, мечта златая,
Увядай, моя весна!