Глава 13
С 1824 г. появляются у Пушкина стихотворения, тема которых -- социальная позиция поэта. Таковы "Разговор книгопродавца с поэтом" (1824), "Пророк" (1826), "Поэт" (1827), "Чернь" (1828), "Ответ анониму" (1830) и др.
"Пророк" близок к "Давиду" Грибоедова и к "пророческим одам" Кюхельбекера по самому поэтическому материалу; формула: "поэт -- пророк" была очень реальной в годы борьбы высокой поэзии с мелкими лирическими жанрами, годы, непосредственно предшествующие декабрьскому восстанию.
Опасаясь в 1823 г. вместе с Туманским, что новое направление обратит муз в церковных певчих, Пушкин в последующие три года -- время по обе стороны 14 декабря -- имел возможность разгадать и другую сторону "библических" тем высокой поэзии.
Стихотворение "Чернь" долгое время объяснялось на основании свидетельства Шевырева влиянием на Пушкина учения Шеллинга, через посредство молодых московских "любомудров", группировавшихся вокруг Веневитинова и приступивших к изданию "Московского вестника", с которыми оп общался в Москве в 1826/27 г.; Шевырев писал о Пушкине в своих воспоминаниях: "В Москве объявил он свое живое сочувствие тогдашним молодым литераторам, в которых особенно привлекала его новая художественная теория Шеллинга, и под влиянием последней, проповедовавшей освобождение искусства, были написаны стихи "Чернь". [65]
Это толкование было основано на понимании "черни" как "народной массы". Свидетельство Шевырева взял под сомнение уже опубликовавший его "Воспоминания" Л. Майков, утверждавший при этом, что "Пушкин обращался в нем не к народной черни, а к пустой толпе светской".[66] Плеханов развил аргументацию в пользу этого положения в своей статье "Литературные взгляды Белинского", 1897 г. 47
Прежде всего "Чернь" есть звено в целом цикле пушкинских стихотворений, связанных между собою общим вопросом о позиции поэта. Как мы видели, вопрос этот возник задолго до знакомства с любомудрами. Самое отношение к направлению любомудров у Пушкина достаточно характеризуется его письмом к Дельвигу от 2 марта 1827 г.: "Милый мой, на днях, рассердясь на тебя и на твое молчание, написал я Веневитинову суровое письмо... Ты пеняешь мне за Моск<овский> вестник -- и за немецкую Метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? собрались ребяты теплые, упрямые; поп свое, а черт свое. Я говорю: господа, охота вам из пустого в порожнее переливать -- все это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными знаниями, но мы... -- Моск<овский> вестник сидит в яме, и спрашивает: веревка вещь какая? (Впрочем, на этот метафизический вопрос можно бы и отвечать, да NB.) А время вещь такая, которую с никаким Вестником не стану я терять. Им же хуже, если они меня не слушают". [67]
Пушкин не только не испытывал философского влияния любомудров, они были литературно для него чужими и во многом враждебными людьми. Иное дело их журнал, которым Пушкин интересовался.
"Веревка" метафизическая Пушкина не занимала, его занимала веревка, на которой с полгода назад были повешены декабристы. И прежде всего ложно толкование Шевырева. Уже в "лицейском" языке -- толпа и чернь -- определенные понятия, неравнозначные понятию народ, простонародье, а означающие нечто совершенно противоположное, -- чернь и толпу аристократическую. Ср. выписку из Вейсса в "Словаре" Кюхельбекера.
"Аристократия. Государь бывает иногда исключением в рассуждении самых даже естественных склонностей; его страсти могут быть великодушны, его сведения превосходны: но многочисленное собрание должно по необходимости приближаться к толпе".
Многочисленное собрание правящей аристократии близко по своим качествам к понятию "чернь", -- таков смысл периода. (Вспомним, что впоследствии Пушкин собирался назвать свое стихотворение яснее: "Поэт и толпа" -- несомненно с тем, чтобы до конца вытравить возможный в тогдашнем читательском восприятии оттенок слова "чернь" -- "простонародье"). 48
Мы знаем, как часты нападки на "толпу" и "свет" у Кюхельбекера. Столь же часты у него, ученика Лонгина и Шиллера, противопоставления толпе поэта.
Сначала это проповедь уединения и возвышения над "толпою". Сравнить стихотворение "К Пушкину", напечатанное в "Благонамеренном" за 1818 г. (ч. III, стр. 136 -- 137):
Счастлив, о Пушкин, кому высокую душу Природа
Щедрая матерь -- дала верного друга -- мечту,
Пламенный ум и не сердце холодной толпы!
Он всесилен
В мире своем; он творец! Что ему низких рабов
Мелких, ничтожных судей, один на другого
похожих,
Даже бессильною завистью злобы -- высокий
любимец,
Избранник мощных судеб! огненной мыслию он
В светлое небо летит, всевидящим взором читает
И на челе и в очах тихую тайну души. --
... Так, -- от дыханья толпы все небесное вянет...
Здесь очень характерен самый поэтический словарь; слова: "толпа", "рабы", вовсе не имеющие прямого значения; эти выражения, а также и стиховая формула: [68] "холодная толпа", таким образом, в этом особом, не буквальном смысле были близки уже в ранние годы Пушкину.
"высоких поэтов". Таково его стихотворение "К Евгению", обращенное к Баратынскому и относящееся к началу 20-х годов:
"Все в жизни суета, и наш удел -- терпенье!" --
Впросонках говорит жиреющий Зенон. --
И дураку толпа приносит удивленье,
Для черни прорицатель он!
Постигнутый судьбы железною рукой,
Добыча злых глупцов и зависти презренной,
Но вечно пламенный душой!..
Ср. также стихотворение "Поэты":
Она безумна и слепа.
Такова же "толпа" в послании к А. П. Ермолову от 1821 г., когда для Кюхельбекера вырисовывается уже не только "союз поэтов", но и
... союз прекрасный
"возвышении над землею":
Но кто же славу раздает,
Как не любимцы Аполлона?
В поэтов верует народ.
Мгновенный обладатель трона
В потомстве Нерона клеймит бесстрашный стих.
.................................
Да смолкнет же передо мною
Толпа завистливых глупцов,
Врагу трепещущих льстецов --
Свою настрою смело лир
И расскажу о нем внимающему миру.
Анализ языка пушкинской "Черни" доказывает родство именно с этим строем мыслей и словоупотребления. У него не просто "народ", а "народ непосвященный" -- прямой перевод выражения "profani" из эпиграфа Горациева стиха -- и "народ бессмысленный". 49 "народа" -- "хладный и надменный" -- подчеркивает социальный смысл словоупотребления.
Вместе с тем конкретная направленность пьесы -- против современной Пушкину официальной журнальной критики: таковы нападки на требования прямой дидактики, исходившие главным образом от Булгарина; заявление "не для корысти" было подготовлено шумной полемикой о материальной стороне издания "Бахчисарайского фонтана" и т. д.
Таким образом, "Чернь" правильнее всего считать полемически направленной не только против "светской черни", но и против официозной журналистики последекабрьского периода.
"Чернь", когда Кюхельбекер знакомится с этим стихотворением в крепости по двум томам издания 1829 г., вызывает его решительный восторг: "Если уж назначить какой-нибудь отдельной его пиесе первое место между соперницами (что, впрочем, щекотливо и бесполезно), -- я бы назвал "Чернь"; по крайней мере это стихотворение мне в нынешнем расположении духа как-то ближе, родственнее всех прочих" (письмо племяннику Н. Г. Глинке от 16 сентября 1834 г.).
Кюхельбекер теоретически был противником дидактики в поэзии. Вместе с тем многозначительное выражение "в нынешнем расположении духа" указывает на перекличку пушкинской "Черни" с отношением Кюхельбекера к официозной журналистике последекабрьского периода.
"архивными юношами" любомудрами, для которых никогда не стоял во всей конкретной социальной глубине вопрос о позиции поэта по отношению к "светской черни", с одной стороны, официозно-журнальной -- с другой, было связано такое стихотворение, как "Чернь". Оно было связано теснее и ближе всего с Кюхельбекером, давшим Пушкину прототип "высокого поэта" в Евгении Онегине; к этой позиции Пушкин, пересматривая вопрос накануне декабря 1825 г., склонялся; в пьесе "19 октября 1825 года" он называет Кюхельбекера "братом родным по музе, по судьбам" и дает поэтическую формулу:
Прекрасное должно быть величаво.