В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР -- ПУШКИНУ
12 февраля 1836 г. Баргузин
А. С. Пушкину.
Баргузин 12. Февраля
1836 года.
Двенадцать лет, любезный друг, я не писал к тебе...1 Не знаю, как на тебя подействуют эти строки: они писаны рукою, когда-то тебе знакомою; рукою этою водит сердце, которое тебя всегда любило; но двенадцать лет не шутка. Впрочем, мой долг прежде всех лицейских товарищей вспомнить о тебе в минуту, когда считаю себя свободным писать к вам; долг, 2, во всех отношениях мне драгоценны: раз, они служили мне доказательством, что ты не совсем еще забыл меня, а во-вторых, приносили мне в моем уединении большое удовольствие. Сверх того, мне особенно приятно было, что именно ты, поэт, более наших прозаиков заботишься обо мне: это служило мне вместо явного опровержения всего того, что господа люди хладнокровные, и рассудительные обыкновенно взводят на грешных служителей стиха и рифмы. У них поэт и человек недельный одно и то же; а вот же Пушкин оказался другом гораздо более дельным, чем все они вместе. Верь, Александр Сергеевич, что умею ценить и чувствовать все благородство твоего поведения: не хвалю тебя и даже не благодарю, потому что должен был ожидать от тебя всего прекрасного; но клянусь, от всей души радуюсь, что так случилось. -- Мое заточение кончилось: я на свободе, т. е. хожу без няньки и сплю не под замком3. -- Вероятно, полюбопытствуешь узнать кое-что о Забайкальском крае или Даурской Украине -- как в сказках и песнях называют ту часть Сибири, в которой теперь живу. На первый случай мало могу тебе сообщить удовлетворительного, а еще менее утешительного. Во-первых, в этой Украине холодно, очень холодно; во-вторых, нравы и обычаи довольно прозаические: без преданий, без резких черт, без оригинальной физиономии. -- Буряты мне нравятся гораздо менее кавказских горцев: рожи их безобразны, но не на гофманновскую стать, а на стать нашей любезной отечественной литературы,-- плоски и безжизненны. Тунгусов я встречал мало: но в них что-то есть; звериное начало (le principe animal) в них сильно развито, и, как человек-зверь, тунгус в моих глазах гораздо привлекательнее расчетливого, благоразумного бурята. -- Русские (жаль, друг Александр,-- а должно же сказать правду), русские здесь почти те же буряты, только без бурятской честности, без бурятского трудолюбия. Отличительный порок их пьянство: здесь пьют все, мужчины, женщины, старики, девушки; женщины почти более мужчин. Здешний язык богат идиотизмами, но о них в другой раз. -- Мимоходом только замечу, что простолюдины употребляют здесь пропасть книжных слов, особенно часто: почто, но, однако; далее,-- вместо оденусь, ограда вместо двор etc. -- Метисы бывают иногда очень хороши: веришь ли? Я заметил дорогою несколько лиц истинно греческих очерков; но что гадко: у них, как у бурят, мало бороды, и потому под старость даже лучшие бывают похожи на старых евнухов или самых безобразных бабушек. Между русскими, здешними уроженцами, довольно белокурых,-- но у всех почти скулы выдаются, что придает их лицам что-то калмыцкое. -- Горы Саянские или, как их здесь называют, Яблонный хребет, меньше Кавказских, но, кажется, выше Уральских,-- и довольно живописны. О Байкале ни слова: я видел его под ледяною бронею. Зато, друг, здешнее небо бесподобно: какая ясность! Что за звезды! -- Вот для почину! Если пожелаешь письма поскладнее, отвечай. -- Обнимаю тебя. Je Vous prie de me rappeler au souvenir de Madame Votre mère et Mr ère {Прошу напомнить обо мне твоей матушке и твоему батюшке.}.
Tout à Vous {Весь твой (фр.).}
В. Кюхельбекер.
P. S. Брат тебе посылает поклон.
Примечания:
РА, Акад., XVI, No 1138.
1 Письма ссыльных декабристов подвергались перлюстрации, и естественно, что Кюхельбекер умалчивает о письмах, которые он нелегально пересылал Пушкину из Динабургской крепости.
2
3 В конце 1835 г. Кюхельбекер был досрочно выпущен из Свеаборгской крепости и "обращен на поселение" в Восточной Сибири -- в городке Баргузине, где с 1831 г. был поселен его брат, декабрист Михаил Карлович.