VII
КНИГА "ПРОРОКОВ"
... Померкло солнце; в землю положен
Пророк великий, древний сын Эльканы;
Усталый мир в дремоту погружен;
Кругом холма расстлалися туманы;
Но некто, на холме уединен,
Сидит и взор вперяет в мрак пространный.
И се Саулов сын Ионафан,-
Он отгонял злодеев алчных стаю,
Он грани охранял еврейских стран, -
Обратно с ратью мимо тек в Гаваю
И стал, и молвил: "Здесь раскину стан".
И к древнему подходит гаю.
Событий горестных не знает он,
Не знает друга бедственной судьбины;
Спешит обнять Давида в Гаваон;
И видит мужа, полного кручины,
На гробовом холме и слышит стон,
И, быстрый, отделился от дружины.
Кто ты, рыдающий над гробом сим?
Вещай: кого прияла здесь могила?
Давид
Кто я? - Еврей, и скорбен и гоним,
И здесь земля сокрыла Самуила.
Знакомый глас; но нет, ушам своим
Не верит витязь; весть его сразила.
"Итак, - он возопил, - почил пророк,
Муж, горем и летами утружденный!
Был дому моего отца жесток
Его глагол, ужасный и священный,
Но мир ему! Не может же поток
Не воскипеть, водами пресыщенный;
Освободите пламень от оков,
Ему ли не пожрать сухого древа?
Достигнув пышных зрелости годов,
Ужель любви не пожелает дева?
Не может умолчать господних слов
Избранный господом вещатель гнева.
Благословлю твое воспоминанье:
Чужда души моей вражда и месть.
Мир! Ты исполнил грозное призванье;
И будет имя Самуила цвесть
И в даль веков прострет благоуханье".
Но юноша лицо разоблачил
И пал к ногам испуганного брата.
"Давид я! - он рыдая возгласил. -
И смерть сия мне горькая утрата:
Покров, хранитель мой был Самуил;
Отныне тьмой моя вся жизнь объята.
И в чем я винен пред твоим отцом?
Моей души он ищет". - "Царь жестокий!
Я о тебе скорблю, скорблю о нем! -
Так рек Ионафан голубоокий. -
Но ныне же к нему, к отцу, идем:
Суров, но благ Саул к тебе высокий.
Идем: велик ли подвиг или мал,
Не я ль участник всех его советов?
Так страшен плод наушничьих наветов!"
Но тот цареву сыну отвечал:
"Князь, благодать средь всех твоих клевретов
Обрел пред взорами твоими я;
И знает царь и сам в себе глаголит:
"Будь тайною для сына мысль моя;
Узнав,Ионафан меня умолит".
Но жив господь, жива душа твоя:
Идти меня мой брат да не неволит!
До смерти возросла ко мне вражда,
Исполнился до смерти гнев Саула".
Умолк Давид. Ионафан тогда
(Под тяжким гнетом грудь его вздохнула)
Вещал: "Твой брат я, друг везде, всегда.
О! Дабы так меня беда минула,
Как буду от беды тебя хранить!
Готов я сердца твоего желанье,
Готов твое веленье сотворить, -
Ужель в земле твое все упованье?
Нет, с мертвым сим вступлю я в состязанье!"
И был Давидов витязю ответ:
"Пусть не мала моих страданий мера:
Но я тобой воздвигнут и согрет.
Любви твоей подобной нет примера:
Не ты ль в господень ввел меня завет?
К тебе моя не оскудеет вера.
И вот о чем молю: царю рекут,
Что я с тобой, и будет ждать властитель,
И в новолунье всех нас созовут
На трапезу в Саулову обитель.
Все придут, пусть один не буду тут,
Но скроюсь в поле; узрит повелитель,
Вопросит: "Где Давид?" - ты ж отвечай:
"В Эфрафе ныне пир и приношенье;
В Эфрафу мной отпущен", - и внимай,
Саул во благо ль примет извещенье?
Или, как чаша, полная чрез край,
Прольет незапно ярость и хуленье?
Или ж я в ложный страх вдался, поспешен?
Но, если я, властитель мой и брат,
Но если раб твой пред тобою грешен,
Пусть здесь паду, рукой твоей пожат;
десь буду в смерти смертию утешен!"
- "Господь свидетель, - говорит герой, -
Заутра испытаю властелина:
Услышишь все и сохранишься мной;
Твоя, я знаю, высока судьбина;
Как был с Саулом, ныне бог с тобой,
И заступил Иуда Веньямина...
... И се тебе я знаменье даю:
По нем узнаешь помыслы Саула
И от крамол спасешь главу свою;
Мне знаменье любовь к тебе вдохнула:
Тебя во рву за градом утаю;
По ястве ж три стрелы возьму из туда,
Изыду, напрягу трикраты лук,
Пущу их, отрока пошлю за ними;
Сопровождаемый словами сими:
"Здесь стрелы, здесь!" - бог вместо всех порук:
Останься в граде с братьями своими.
Когда же возглашу: "Там стрелы, там!" -
Тогда тебя всевышний отсылает,
Тогда страшись предстать твоим врагам".
Умолк и друга к персям прижимает,
И волю дал исхлынувшим слезам,
Ему Давид слезами ж отвечает.
Потом рука в руке с холма сошли
И, грустные, приближились к дружине.
Безмолвье было на лице земли,
Был мрак безгласный в дремлющей долине;
Но звезды неизменные текли
В небесной, необъемлемой пучине...
... Несется бурею к мете незримой
В начале поприща могущий конь,
Дым из ноздрей, из-под копыт огонь,
И путь, ногами звонкими разимый,
И все гласят: "Он вихрь неукротимый!"
Но срок его крылатой силы мал;
На полдороге пылкий конь устал.
Как он, или же как пловец отважный,
Что, прянув в лоно шумных вод морских,
Вперед стремится по равнине влажной
И зыби делит взмахом рук своих,
И брег уже приветствует очами,
Но, утомленный, поглощен волнами, -
Так начал свой тяжелый подвиг я,
Надежды полн, исполнен дерзновенья;
И вот, в средине моего теченья
Больная устает душа моя,
И оскудел источник вдохновенья!
Ты ль от меня, светило всех светил,
Лицо свое, мой боже! отвратил?
Когда впервые мне в стенах темницы
Давид, любимец господа, предстал
И голос пробудил моей цевницы, -
Чудесным блеском неземной денницы
В тот час померкший дух мой просиял. ..
Забыть могу ль блаженное мгновенье?
Восторженный с одра воспрянул я
И скорбь, и страх забыл, и заточенье,
И жадно обняла душа моя
Блеснувшее пред нею вдруг виденье!
Давно, казалось, глас свой притая,
В груди моей святые звуки спали;
Проснулися, наполнили уста
И с сердца свеяли туман печали:
Воскреснули умершие лета,
Из гроба чада древних дней восстали,
Оделась в тело легкая мечта.
Твоя разлука с другом, сын Саула!
Сверкнула первая моим очам:
Не как пустой призрак она мелькнула;
Нет: мнилось, вас обоих вижу сам,
И ваша речь устам моим шепнула,
Трикраты с той поры лицо земное
И блекло и цвело; судилось мне
Петь ныне их прощание святое!
Обрел ли я в душевной глубине
Жар прежний, умиление былое
И дал ли жизнь ослабнувшей струне?
И се вступает в первый день луны
Ионафан в отцовскую обитель.
К трапезе приступил Саул властитель
И с ним князья и храбрые сыны.
Спустился грозный, мрачный повелитель,
Безмолвный, на престол свой близ стены;
Махмасского героя упреждая,
Воссел при властелине Авенир.
Невесела трапеза их немая,
Но каждый гость средь многолюдства сир.
Вещает царь, притекших озирая:
"Не прибыл Иессея сын на пир".
Смолчал в то время: "Ради очищенья,1
Заутра жду его!" - и пламень мщенья
В очах царя свирепого сверкнул.
Сошлись заутра, - полный нетерпенья,
Давида ищет взорами Саул:
Что ж? Место праздно! С гнева цепенея,
Но сердце обуздав, он сыну рек:
"С тобою зрели сына Иессея;
Почто же на трапезу не притек?"
От оных слов, как от дыханья змея,
Ланит царева сына цвет поблек.
"В Эфрафе ныне пир и приношенье, -
Вещал он, оживив остаток сил, -
И предо мной Давид поверг моленье,
И я его в Эфрафу отпустил".
- "Не сын ты мой, ты блудницы рожденье! -
Так яростный властитель возопил. -
Ему сообщник ты - ужель не знаю?
Не обмануть очей Саула вам;
Да ведаешь, и я тебе вещаю:
Не верю: не покинул он Гаваю,
Но в день сей мертв падет к твоим стопам!
Доколе будет жив Давид, дотоле
Не думай, что допущен будешь ты
Воссесть спокойно на моем престоле,
И ты ж, мой сын, в оковах слепоты,
Безумец, о его печешься доле?!
Нет! Не достигнет же своей меты!
Он ныне раб могилы безнадежной,
Теперь же да велишь его привлечь!
Настал конец злодею неизбежный;
Днесь умертвит предателя мой меч!"
- "За что умрет? - так, горестный и нежный,
Ионафан прервал отцову речь. -
Что сотворил?" Но, над собой без власти,
Копье метнул неистовый в него;
Вскочил Ионафан, избег напасти,
Но во второй день месяца сего
Не ел, не пил и сетовал о части,
И ждет Давид, за градом утаенный.
Находит вечер, стал гореть закат;
Ионафан, печалью утесненный,
Безмолвный, с отроком исшел из врат,
Звенящим луком, тулом воруженный.
Он лук напряг и упразднил трикрат.
И отрок за стрелами устремился.
"Там стрелы", - князь вослед ему воззвал.
Когда ж подъял их - чтобы возвратился
В Гаваю, властелин рабу вещал,
И се с оружьем отрок удалился.
Исшел Давид и ниц пред князем пал,
Ионафан простер к нему объятья
И возрыдал, и, другу повторя
Любви обеты, верности заклятья,
Изгнанника лобзает сын царя.
Скорбели долго и расстались братья,
И тьмой пожралась бледная заря.
Примечание:
1 времени должен был воздержаться от общей трапезы, смотря по тому, каково было осквернение, должен был исправлять более или менее строгие очистительные обряды и только по окончании их мог уже участвовать в общественных трудах и удовольствиях. См. Книгу Левит.