Поиск по творчеству и критике
Cлово "RES"
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Входимость: 1. Размер: 70кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Часть текста: задумалъ эту поэму еще на свободе въ 20-хъ годахъ {Кажется, что о ней онъ пишетъ въ 1623 г. къ Жуковскому. "Русскiй Архивъ" No, 0170, 0171.}, и мысль о ней не покидала его и въ 40-хъ. Такъ, въ 1840-мъ году онъ въ своемъ дневнике замечаетъ: "хотелъ было продолжать "Ижорскаго", но eщe не было творческаго электрическаго удара, а просто обдумать планъ -- не мое дело: все, что я когда нибудь обдумывалъ зрело и здраво, лопало и не оставляло по себе ни следа {Дневникъ 1840. "Русская Старина". Октябрь. 1891, 70.}." Черезъ годъ мы застаемъ Кюхельбекера опять за этой-же работой, которая, какъ ему кажется, близится къ концу. "Вчера я читалъ второй актъ последней части "Ижорскаго" -- пишетъ онъ; теперь еще актъ и разстанусь съ созданiемъ, которое занимаетъ меня 16-й годъ... Жаль! Какая мысль заменитъ эту, съ которой я такъ свыкся?" {Дневникъ 1840. "Русская Старина". Октябрь. 1891, 80.}. "Ижорскiй" не былъ дописанъ, но изъ двухъ частей, которыя напечатаны, философская и мистическая тенденцiя поэмы выступаетъ съ достаточной ясностью. Современникамъ эта мистерiя не поправилась. "Ижорскiй, отъ начала до конца -- нестерпимая глупость", писалъ И. И. Пущинъ {"Записки И. И. Пущина" Л. Майковъ. "Пушкинъ". Спб. 1899, 87.}. Белинскiй писалъ приблизительно то же: "наши авторы, -- говорилъ ...
Входимость: 1. Размер: 70кб.
Часть текста: вечерком доносил гувернеру, посмотрел на него с жадным участием. -- Илличевский сказал, -- зашептал он, -- что еще и не то будет, ей-богу, они собираются на тебя такое написать... Вильгельм не дослушал. Он побежал к себе наверх и заперся. Он сел за стол и закрыл лицо руками. В Лицее его травили. Его глухота, вспыльчивость, странные манеры, заикание, вся его фигура, длинная и изогнутая, вызывали неудержимый смех. Но эту неделю его донимали как-то особенно безжалостно. Эпиграмма за эпиграммой, карикатура за карикатурой. "Глист", "Кюхля", "Гезель"! Он вскочил, длинный, худой, сделал нелепый жест и вдруг успокоился. У него оставались стихи, сочинительство. Ему не нужно людей. Он подумал об этом и вдруг почувствовал, что друг ему очень нужен. Вздохнув, он взял свою балладу об Альманзоре и Зульме, которую вот уже две недели писал, перечеркивал, переписывал и начинал снова. Он задумался. Показать разве Пушкину? -- Нет, Француз непременно напишет эпиграмму, довольно он уже на него написал эпиграмм. Странное дело, Кюхля не мог как следует, до конца рассердиться на Пушкина. Что бы Француз ни сделал, Кюхля ему все прощал. Сердился, бесновался, но любил. Когда Француз останавливался вдруг в углу залы и глаза его загорались, а толстые губы надувались и он мрачно смотрел в одну точку, -- Вильгельм робко и с нежностью его обходил: он знал, что Француз сочиняет. Его тянуло к нему. Но Француз быстро на него вскидывал коричневые бегающие глаза и вдруг с хохотом начинал беготню и возню; самым важным для его самолюбия было вовсе не то, что он писал хорошо стихи, а то, что он бегал быстрее всех и ловчее всех перепрыгивал через стулья. Стихи Пушкина в Лицее любили за то же, за что и стихи Илличевского, -- за гладкость. А Кюхле в них правилось совсем другое. Кюхля говорил о стихах Илличевского: "Может быть, это хорошо, но это не стихи". -- А что такое стихи? -- задумчиво спрашивал у него Дельвиг. -- У тебя, брат, небось...